Словом, Мэрилин изо всех сил искала плюсы. Переезд оказался небезболезненным – вместо того чтобы сразу сорваться вместе с Дэвидом, Мэрилин еще несколько месяцев торчала в Чикаго, морально готовила отца к разлуке. Дэвид тем временем обустраивал для них дом на айовской Дейвенпорт-стрит. После пересечения границы штата Иллинойс все университетские баллы Мэрилин уже не считались, и теперь, в Айове, ей пришлось записаться на отупляющие какие-то курсы в муниципальном колледже[28] и посещать их, пока не начнется очередной семестр в местном университете. Зима нагрянула непривычно рано, принесла нечто вроде анабиоза: неделя за неделей размазывала бледную немочь по каждой грани их с Дэвидом существования. Из щелястых рам тянуло холодом, тучи цвета шифера застили солнце. Вот и попробуй в таких условиях сохрани на подъеме моральный дух. Впрочем, к марту снег почти растаял, а небо начало очищаться от зимней серости. Ничего, Мэрилин примут в университет, уже летом она возобновит учебу. Пока ей надо дом обустроить, а то такое ощущение, будто в нем пара подростков обосновалась. И Мэрилин развешивала по стенам объекты искусства из комиссионок – все в стиле фанк[29] – и сама шила занавески для столовой с большущими окнами. Создание уюта оказалось делом неожиданно трудным. В свое время Мэрилин ошибочно полагала, что у мамы вкус врожденный. Ничего подобного, вкус надо развивать – это она теперь поняла. И за порядком следить постоянно. Потому что вещи в комоде склонны устраивать кавардак, а пыль способна скопиться – и копится – на любой поверхности буквально за одну ночь.

Не совсем так представляла себе Мэрилин замужнюю жизнь. Ей казалось, они с Дэвидом из постели вылезать не будут, разве только для перекусов или вечерних посиделок на террасе, предполагающих свежий деревенский воздух и подкармливание окрестных кошек. Но Дэвид, занятый курсовой работой – что-то там по эмбриологии и неврологии, – как правило, уходил, когда Мэрилин еще спала, а возвращался, когда она уже спала. Поначалу она пыталась его дожидаться. Но застарелая бессонница вкупе с вновь обретенной привычкой ополовинивать вечером бутылку вина делала свое дело – Мэрилин отключалась. Все ее достало в этой Айове, и больше всего сама Айова. Мэрилин практиковала длительные одинокие прогулки у реки, иногда заглядывала в больницу – сэндвич Дэвиду передать, просто обнять. Такие посещения не радовали мужа. Окруженный молодыми амбициозными врачами, взвинченный от хронической усталости, он смущался и спешил поскорее выпроводить Мэрилин. А она-то настроилась на уют, на стабильность – они с Дэвидом оба студенты, оба при деле…

Решение перекрасить кухню пришло внезапно. Краску Мэрилин купила в девять утра, за работу взялась сразу, – словом, двенадцатью часами позже, к возвращению Дэвида, все было готово. Сама Мэрилин спала, распластав руки на пластиковой столешнице, в стенах ненавязчивого голубого оттенка.

Дэвид стал ее будить, трясти за плечи.

– Милая, здесь токсичные пары!

Мэрилин не поднимала головы. Клеенчатая скатерть приятно холодила ей щеку.

– Да проснись же! – Дэвид распахнул окна, принялся махать учебником, выгоняя дурной воздух. – Здесь нельзя находиться!

– Все нормально, – пробормотала Мэрилин. – Высохло почти.

– Надо выйти на крыльцо! Скорее, Мэрилин! Сколько же времени ты на кухне провела? Ты сознание потеряла, да?

– Конечно, нет!

Мэрилин вышла, ведомая Дэвидом. Он указал на стул, но Мэрилин опустилась прямо на ступени, и Дэвид после минутного раздумья последовал ее примеру.

– Что с тобой происходит, малыш?