Но это лишь внешность, было еще что-то внутри, что освещало ее. Я сравнивал Сашу с пламенем свечи, которое то разгорается, то угасает, а потом вспыхивает еще ярче, да так что от него идет жар.

Ухоженная, пахнущая дорогим парфюмом Люся, напоминала модель, сошедшую с рекламной картинки. В ней все казалось идеальным, вот только не хватало чего-то главного, связующего. Так, будто бог, сотворивший эту живую куклу из материи-глины, забыл вдохнуть в нее смысл.

Люся откинула назад длинные черные волосы, села напротив меня и улыбнулась.

Я вспомнил Сашин смех и как она ныряла с лодки в озеро, распугав всю рыбу и внутри стало тоскливо.

Я поблагодарил Люсю за ужин, убрал со стола тарелку, ушел в комнату и лег на кровать.

На следующий день Саша сообщила мне, что получила пятерку, мы вместе порадовались и потом еще немного поболтали об осенней Москве, о наших заметенных снегом дачах и о замерзшем озере, на котором должно быть весело кататься на коньках – в этом году в Сибири снег выпал почти на месяц раньше.

Она пожелала мне спокойной ночи, а я ей хорошего вечера.

Потом в спальню вошла как всегда довольная, пахнущая кремами Люся, поцеловала меня и вскоре уснула, а мне еще долго не спалось.

***

На следующий день я написал Саше сам. Поинтересовался как настроение, рассказал про свою новую тему исследования, поделился идеями, и она снова выдала мне свой упрямый «немного не такой» взгляд на мысль.

С каждым днем я понимал, что наши с ней отношения все меньше походят на дружбу, а все больше на любовь, хотя, при этом, самой любви в них никогда не было. Но может я был слишком глуп тогда и не знал, что это такое? Мне все больше хотелось, чтобы она жила не в Москве, а рядом, но рядом жила Люся. И она ждала двойню.

Саша об этом знала, и тон нашего общения дальше дружеского никогда не уходил, но тем сильнее я ощущал боль. Я находился в клетке нерешительности, которую выстроил для себя сам. Я вел двойную жизнь: мое тело находилось здесь, в моем родном городе, рядом с Люсей, в привычном для меня мире, а мои мысли витали там, в Москве, рядом с Сашей.

Я снова и снова обманывал себя в том, что я ни в чем не виноват, но только больше убеждался, что сам стал причиной своих бед.

Но даже реши я все еще тогда, на даче, когда Саша сняла с крючка свою кофту и вышла за дверь или когда она, вжавшись в угол плакала у окна, за которым лил нескончаемый дождь, могло ли быть по-другому? Едва ли.

Я все больше увязал в паутине самообмана. Я не мог пожертвовать счастьем моих детей и моей семейной жизнью, о которой всегда мечтал, но и пожертвовать своей дружбой с Сашей я тоже не мог. Среди унылой будничной осени она была для меня как вода. Она верила и в меня, и в то, что я говорю, но что важнее, я знал, что тоже нужен ей! Она принимала меня настоящим, именно таким, каковым я и являлся – порой немного резким, непроницательным или ранимым. Она не хотела видеть во мне супермена, а всегда смотрела внутрь, в самую глубину. И от этого взгляда, от этого странного чувства значимости, вздымалась во мне неведомая сила и вместе с тем робость, нежность и любовь.

Люся никогда не интересовалась ни моими взглядами на жизнь, ни моими мыслями, ни, тем более, работой. Так, будто она считала меня не живым человеком, а функцией. Я приносил в дом деньги, водил ее на выставки, встречи с друзьями или коллегами, ел ее еду и покупал для нее цветы. Я делал все, что и положено настоящему мужчине, но не чувствовал к ней и толики того же, что и к Саше. Но несмотря на это, именно Люся оставалась самым близким для меня человеком.