Нарисуй мне ветер Галина Замай

Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что все не зря,

Что тебе это вправду надо!

Э. Асадов, «Я могу тебя очень ждать…».

Шел дождь. Мягко стучали по старому шиферу капли, текли по окну, не прекращая, тонкие косые струи.

Так сочилось, бежало сквозь наши запутанные жизни Лето.

Безбрежное, сочное, настоящее. Такое, каким оно и должно быть: с жаркими полуднями, теплыми вечерами, пронзительными рассветами и внезапными ливнями.

Мы сидели рядом, так, что я почти ощущал тепло, исходившее от Сашиной кожи, пили чай и грызли сильно затвердевшие куски белого рафинада просто потому, что ничего другого не нашлось.

На последнюю электричку мы все равно уже опоздали и теперь с удовольствием вдыхали запах влажной извести, которой были выкрашены стены маленького дачного дома, слушали треск огня и ни о чем, совершенно ни о чем не думали.

По крайней мере я.

Но может быть не Саша – как раз сегодня она казалась на удивление грустной и задумчивой.

– Пойдем, – вдруг сказала она, – постоим на крыльце.

Мы вышли. У дома сладко, совсем как медом, пахло белыми полевыми цветами, названия которых я не знал, мокрой землей и разбухшим, впитавшим воду, деревом.

Здесь, на облупившимся старом крыльце, еще сильнее ощущался дождь. Он стучал по листьям, веткам, широким ступеням, перилам, земле и камням, по налитым им же лужам и по Саше, вышедшей к нему из-под навеса.

Меня дождь не задевал, а она, напротив, раскинула руки и подняла лицо. Капли терялись в ее мягких волосах, падали в раскрытые ладони, на грудь и плечи, и вскоре, длинный зеленый сарафан густо покрылся пятнами, а потом и вовсе промок, но она продолжала стоять.

Она вся была поглощена дождем. Казалось, он проходит сквозь нее, наполняя живительной влагой, имя которой Лето.

Они остались в моей памяти навсегда: тот дождь и тот день, когда она стояла рядом, так близко – стоило протянуть руку, и я бы ощутил упругое тепло ее плеч, но, все же, словно и не со мной. Словно она еще тогда давала мне понять: «не буду я с тобой, не буду, разве ты не видишь, я живу в другом измерении, другом пространстве и времени и места тебе в них нет».

Если бы я только знал тогда, что ближе ко мне она уже не будет!..

Дождь продолжал идти. Мы растопили старую печь и, открыв дверцу, уставились в огонь. Лица и колени обдавало жаром, Сашины мокрые волосы едва заметно парили, отдавая влагу синему сумраку дома. Она что-то говорила, глядя на пламя, а я незаметно осматривал ее – было в ней что-то неуловимое. Что-то такое, что все время ускользает от взгляда, но только не от сердца. Движения, улыбка, глаза?

Она вся была словно соткана из лета, из наших с ней ночных вылазок на реку, из мимолетных теплых прикосновений, игривых взглядов, мягкой улыбки, смеха.

Я поднял руку, чтобы осторожно прикоснуться к ней, но она, вдруг, как-то неестественно, очень резко, выпрямилась, посмотрела мне в глаза и сказала:

– Федь, а я ведь уезжаю. В последнюю неделю августа.

Я улыбнулся, посмотрел на нее ласково, и провел рукой по ее волосам, а она даже не стала противиться, только зарумянилась и опустила глаза.

– Куда? Погостить к маме?

Саша вздохнула, нахмурилась, а потом, и вовсе, встала со скамьи и отошла к окну, за которым начинался дождь. Она положила руку на стекло, по которому текли струи, будто прося у них защиты, показывая, что она заодно с ними, а не со мной и ответила:

– Не к маме. Я уезжаю в Москву. Я поступила туда учиться в магистратуру. И, Федя, я тебе уже говорила, но ты, наверное, не слушал!

Я напрягся, пытаясь вспомнить. Да, она говорила, что подала документы. Еще в начале лета, в один из первых дней нашего знакомства. Но тогда я, как и сейчас, был слишком поглощен ее улыбкой и этим пьянящим очарованием и, вероятно, что-то упустил. А может быть нарочно не услышал.

Я до последнего держался, старался казаться приличным, а потом вдруг не выдержал, тоже встал и с размаху пнул железную дверцу, так что печка с треском захлопнулась.

Она обняла себя за плечи и вжалась в угол рядом с окном.

– В чем проблема? Когда я подавала документы в институт, мы еще не были знакомы. И потом… – она пристально посмотрела на меня и добавила, – Я ведь тебе не невеста, мы просто друзья. А у тебя есть Люся.

Я дошел до старого, укрытого пледом кресла и снова сел. «Ах Саша, Саша! Какая же ты жестокая», – подумал я и хотел уточнить: «Была Люся, а теперь будешь ты», но не стал, а вместо этого протянул растерянно:

– Но я успел полюбить тебя!..

Саша покачала головой.

– Это за два-то, нет, за полтора месяца?.. Но это же невозможно!

В ее голосе не слышалось никаких сомнений, он был твердым, несгибаемым, как будто внутри самого этого звука прятался прочный стальной стержень, но глаза выдавали ее. Они стали влажными, так словно набравшийся дождь настолько переполнил ее, что стал выливаться наружу.

Она отвернулась.

– Если полюбил, попробуй понять, как это для меня важно.

И я попробовал.

Попробовал понять, но у меня ничего не вышло. Ей двадцать три, мне тридцать два, но почему-то именно сейчас я чувствовал себя рядом с ней ребенком.

Она сняла с крючка короткую вязаную кофту с капюшоном и подошла к двери.

– Федь, я пойду.

Я поднял на нее рассеянный взгляд.

– Куда?.. В свой домик?

– Нет. Мне надо в город, – ответила она и предвосхищая вопрос об ушедших электричках добавила, – не переживай, доберусь на попутке.

– Но мы хотели остаться здесь. Вместе! – возразил я.

– Наверное, не стоит. Все это заходит уже слишком далеко.

Мы оба собирались в город сегодня, но опоздали на вечернюю электричку и решили уехать на утренней.

Я не стал спорить, просто глянул в окно, за которым уже совсем стемнело и затихло и поднялся на ноги.

– Постой. Я тебя провожу.

***

Мы были соседями по даче, но до этого лета я видел ее всего раза два и совсем не обращал внимания. Она, напротив, знала про меня многое и находилась в курсе моей почти семейной жизни. Говорят, женщины более наблюдательны и, наверное, это правда.

Этим летом Люся надолго уехала к родителям, а я провел на дачу интернет и из душной двухкомнатной квартиры перебрался на свежий воздух. Я думал, что это поможет мне сосредоточиться на монографии и в то же время отдохнуть, но я ошибался. Работа шла тяжело, а насчет отдыха… Могу сказать, что тот отпуск запомнился как отличное время, которое в последующие шесть лет не принесло мне ничего кроме душевных страданий.

В первый же день моего временного переезда ко мне пришла Саша, чтобы попросить спички.

– У нас их с прошлого года оставалось полно, но все отсырели, и я не могу вскипятить чай, – скромно сказала она.

Я глянул на ее хорошенькое личико и улыбнулся.

– Спичек нет, только зажигалка.

Она покраснела.

– Спасибо. А бумаги у вас не найдется? У нас много старых газет, но…

Я засмеялся.

– Отсырели?

Она кивнула и покраснела еще сильней.

Я наколол ей щепок, развел огонь и принес воды из ручья, но уходить к себе не хотелось. Мне предстояла длительная уборка в доме после зимнего запустения – веселого в этом мало.

Увидев, что я мнусь у порога, она предложила мне выпить чаю и я, не думая, согласился.

– Ты одна здесь?

Саша кивнула.

– В городе летом так душно и пыльно, что я решила пожить здесь пока.

Я удивился.

– И не боишься?

Она засмеялась.

– Да я здесь каждый куст знаю! И соседи хорошие. Моя бабушка про вас много рассказывала. Это ведь вы ей прошлым летом крышу на бане делали?

Я вспомнил маленькую веселую старушку, шифер, порядком заросший мхом и свои неумелые попытки залатать дыру.

Саша опередила мои вопросы и добавила.

– А в этом году болеет она. С мамой в Ачинске живет.

– Слушай, а давай на ты? – предложил я.

Она опять покраснела и смутилась, но кивнула. Все-таки трудновато одной, рассудил я, а тут какой-никакой знакомый.

Мы разговорились и, оказалось, что у нас довольно много общих тем для разговора. Саша оказалась начитанной и достаточно зрелой для своего возраста. Она окончила бакалавриат по биологии и теперь поступала в магистратуру на генетику.

Я изучал историю античного мира. Она сказала, что человеческие цивилизации можно сравнить с муравьями и посоветовала обратить внимание на муравейники «хотя бы только с профессиональной точки зрения». Я посмеялся, а потом, когда ушел домой подумал, что в этом что-то есть.

На следующий день в разгар полудня я встретил ее у озера: она, разложив коврик, читала в тени у дерева.

Я искупался и подошел к ней, а она кивнула и вежливо поздоровалась. Я стряхнул с волос воду, вытер лицо полотенцем и сел рядом. С этого дня, незаметно для нас обоих, мы стали проводить много времени вместе.

Я все чаще вспоминал Люсю и думал, что наши отношения зашли в тупик, но Сашина принципиальность с самого начала не оставляла мне шансов – она все время отталкивала меня. Между нами, как будто существовала тонкая невидимая грань.

Единственное, что я мог с ней делать – просто говорить. А ей, видимо, именно это во мне и нравилось.

Я рассказывал Саше о вкладе античности в современную культуру и приводил мысли из неоконченной монографии, а ей, к моему крайнему удивлению, все это казалось интересным. И мало того, она часто высказывала свое мнение даже на решенные исторические вопросы. Когда она спорила, глаза ее загорались азартом, а когда слушала, была притихшая, как девчонка первоклассница в ожидании чуда. Быстрые перемены в ее лице, интонациях и взгляде завораживали и бесконечно нравились мне. Я чувствовал, что тону в ее больших серых глазах с маленькими коричневыми звездами вокруг зрачков и чем дальше, тем сложнее оттуда выбраться.