И каждый раз за своё:
– Аллилуйя!!!
До свидания
Летели утки, убоявшись скорой стужи,
Летели молча, обречённо и согласно.
Любимый пруд казался сверху просто лужей,
А мир под крыльями – огромным и прекрасным.
Летели утки, в возвращение не веря,
Рыдало небо вслед унылому кортежу,
Они на память с высоты бросали перья,
А может, сбрасывали тяжкие одежды.
Мои надежды улетали вместе с ними,
Вцепившись в длинные, как косы, птичьи шеи.
Не знает стая ни печаль мою, ни имя,
Что человеческая жизнь… своя важнее.
Им со своей бы разобраться там, далёко,
Да уловить крылом струю чужого ветра,
В чужой туман уйти, чужой услышать клёкот.
До моего ли им печального партера…
Но с высоты полёта вдруг утиный кормчий
С укором крикнул мне, – оставь свои терзания,
Тепло и хлеб в твоём дому, и берег отчий.
Стыдись, мой друг. Ты очень счастлив.
До свидания!
К черту кофе…
Ты мне утром не кофе, – солнце
Из-за шторы подай на блюдце,
Чтобы мартовского червонца
На удачу рукой коснуться.
Чтоб до мозга костей согреться,
Чтобы плед меховой – подальше,
Чтобы мне донага раздеться,
Чтобы снова ни капли фальши.
Расскажи мне, в окошко глядя,
Как там, снег на лаванде стаял?
Ни минуты зиме, ни пяди,
Время новых и теплых правил!
К черту кофе! Тебя мне хватит,
И в квадрате окна – пол солнца.
Чтоб на мелочи жизнь не тратить,
Чтобы душу согреть до донца…
Анатомия сердца
Это было сто раз. Может быть, миллион или двести.
Это было со мной и тобой. В одиночку и вместе.
Уходила земля из-под ног и немели запястья,
Когда с каждой минутой несчастье и злей, и горластей.
И кричи, и стони, и стучи головой о столешню,
Всё равно не поможет, а горя железные клешни
Разбросают вокруг на кусочки разбитое сердце
И его не собрать, и зазря не пыхти, не усердствуй.
Будет пусто вокруг, бесприютно, и страшно, и глупо.
Станет нечем дышать в обнимашках тоски – душегуба.
Но в конечный момент, когда всё окончательно плохо,
Подает провидение знак на последнем издохе.
То ли вдруг открывается старая добрая тайна,
То ли солнечный луч попадает на щёку случайно,
Анатомия сердца диктует – и тают ледяшки,
И стучатся в закрытые двери твои потеряшки.
Из петель затяжных и страданий больных и несносных
Мы наверх выплываем, как будто рыбацкие блёсны,
И заводится сердце, в последний момент выживая,
Что ж, такая у сердца судьба. И работа такая.
На одном дыхании
Затаит дыхание мой свет,
Так и мне вдохнуть не суждено.
Кто и как сподобил нам, ответь,
На двоих дыхание одно?
Так и делим надвое с тобой
Каждый божий воздуха глоток,
То, как слёзы, чистый, то дрянной,
То студёный лёд, то кипяток.
Если годы с нашего двора
Разводили разною тропой,
Смешивали разные ветра
Мы в одно дыхание с тобой.
А когда (чем горше, тем длинней),
Был тяжёлый день неумолим,
Ты спасался верою моей,
Я дышала именем твоим.
Лягут в пыль большие города,
Станет солнце, выгорев, седым.
Прежде, чем остынет навсегда,
Пепел мой смешается с твоим.
Я спою тебе
Слушай, я спою тебе песню.
Этой песни чудесней не певали пока.
Слышат – только чистые души,
Только вящий и сущий,
Да в тетрадке строка.
Слышишь, как задетые ветром,
Струны-улицы где-то
Вторят песне моей?
Право, будто сам Окуджава
Распевает октавы
На мостках площадей.
Вспомни, ты пожалуйста, вспомни,
Её гуси напели, улетая на юг,
Стая, милый рай оставляя,
Эту песню роняла
На отеческий луг.
Знаешь? Да, наверное, знаешь,
Как поёт эту песню неземная любовь.
Звонко, на два голоса, вместе,
И анданте и престо,
И вовеки веков.
Слышишь? Я пою тебе песню.
Этой песни чудесней не певали пока.
Это время
Утро тянет одеяло
На прохладное плечо,
Вьёт в углу паук стопалый
Кружевной воротничок.
Восхищённый и глазастый,
Повернулся на восток
Самой первой, робкой астры