На память. Стихи Наталья Беляева
© Наталья Беляева, 2025
ISBN 978-5-0056-2552-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Другая
Памяти моей мамочки
Какая странная зима, какая злая,
Какая страшная вина, за что – не знаю,
Я перед ней закрыла дверь, но было поздно,
О, сколько страхов и потерь, тяжёлых, грозных.
Какие сильные дожди – сама стихия,
Какие долгие они и ледяные!
Что столько хитрости у них и столько фальши,
Ошеломлённая земля не знала раньше.
Какая смертная печаль, какая пытка,
Каким суровым волокном ковёр мой выткан,
До дна разграблены лари, рассохлись лодки,
А космос надвое разбит, я – посерёдке.
Да и меня, вчерашней, нет, я точно знаю.
Как старый снег, неуцелевшая, другая.
Но я с берёзой по весне надену серьги,
Мы с ней, ломаясь пополам, даём побеги.
Два ангела сидели
Два ангела сидели над рекой,
Немного зябли. Март не задавался,
Предчувствием томился род людской,
Земля ждала тепла и ренессанса.
Два ангела сидели над рекой,
Один достал обветренную скрипку,
Качнулся замороженный покой
Под музыкой, неслыханной и зыбкой.
Прислушался простор и задрожал,
Доселе равнодушный и надменный,
Как вражеский захватчик-генерал,
Не знающий любви и снисхождений.
И солнце заиграло в облаках,
И вздыбил лёд свои больные спины,
Последний снег раскаяньем пропах,
Потёк по заголившимся морщинам…
В надежде на батисты и шелка
Прозрачных веток заплясали тени
И клин гусей вскричал издалека,
Не зная больше страха и сомнений.
Играй, играй безбожию назло
И землю согревай своей любовью,
Ну что с того, что мне не повезло?
Играй же, я тебе не прекословлю.
Согрев ладошки, флейту взял другой,
Зима была холодная такая…
Два ангела играли над рекой,
Я видела, я слышала, я знаю.
Я была Бовари
Некрасивы уже, немолоды.
Я была Бовари, ты – Каином,
Нам не скрыться в досужем городе,
Нашем маленьком, серокаменном.
Не расстаться теперь, не спрятаться
Друг о друга потёртым, сношенным,
Будто столбик и строчка в матрице,
Вечно рядышком расположенным.
Мы – как крест и Иисус, запаяны,
Мы срослись, два сиамских темени
На обочине, на окраине
У пространства, любви и времени.
Стрелы глаз до иглы заточены,
Нежность рук до рубцов затуплена,
Не до эндшпиля, до пощёчины
Нам, когда-то дотла залюбленным.
Затяжное, как жизнь, падение…
Не гостиная, а допросная,
Не сбежать, рядовые пленные,
На двоих – одна кровеносная.
Голубые глаза и карие,
Некрасивые, недоцвётшие,
Засыхают в тиши гербария
Под названием «наше прошлое».
По красному и жёлтому
Сбегает дождь ступеньками во тьму,
Размеренно ступая и неслышно.
Промокший вор… А может, просто лишний,
И сыплет листья под ноги ему
Безмолвный город, чёрный от тоски.
Мудрец! Он знает, молча наблюдая,
Не капли отрываются от края,
А времени огромные куски.
Мне холодно и страшно взаперти,
Я осенью не ведаю морали,
(И каблучки пристыжено сбежали
По красному и жёлтому). Прости…
И шеи выгибая, фонари,
Ручные большеглазые фламинго,
Разглядывают местные интриги
Снаружи, а особо изнутри.
Мои не надо, боже упаси!
Я тоже каплей с крыши убегаю,
И дворниками слёзы вытирая,
Меня увозит старое такси.
Ладно тебе…
Ладно тебе горевать, живи!
Бегать босой по гвоздям не велено,
Дом, почерневший от нелюбви,
Выбелен снегом легко и бережно.
Хрустом точёного каблучка,
Белой, как нежность сама, метелицей
К чёрту гони эти дни сурка,
Счастье не пряник, на всех не делится.
Кто рассмеётся, когда не мы,
Если терять уже больше нечего?
Смертным унынием не срами
Рода великого, человечьего.
Небо, расплату свою отсрочь,
Радость откладывать больше некуда,
Небо, я тоже твоя дочь,
То, что непутная – эка невидаль!
Кольцевая дорога
Мама. Куклы. Конфеты. Плечо отца
И глаза восхищённые в пол лица,
Чук и Гек, Белоснежка, Тимур, снежки,
Новогодние платья и каблуки,
Принц на белом коне из прекрасных снов,
Сумасшедшее счастье… Она, любовь!
Ты не знаешь ещё, ты ещё не ждёшь,
Завтра – бабьего лета горячий нож,
Затяжное похмелье, тоска, тоска,
Наковальня кузнечная у виска.
Уползает к себе неуёмный зверь, —
Вереница последних и злых потерь.
Закрываются двери… И наконец,
Одиночеств моих ледяной дворец.
Кто стреляет – секрет, только я – мишень,
Бьётся гулкое эхо о холод стен.
Целований немного. Нательный крест.
Кольцевая дорога, последний съезд.
Белые отцы
Ей бы помолиться, да не потянуть
Каменное сердце, каменную грудь,
На морозе таять не умеет лёд,
Каменная баба слёзы не прольёт.
В доме ни иконы, – покати шаром,
На окне рисует иней серебром
Белые одежды, белые венцы,
Белые младенцы, белые отцы…
Прямо к аналою прислонила лоб,
Что сказать блаженным, кто их разберёт?
Размягчились скоро белые черты,
Молятся за бабу белые персты.
За неё поплакать что им за нужда?
Но течёт слезами талая вода…
Плакали иконы, истово молясь
И к утру растаял весь иконостас.
Повторяла баба ледяной псалом,
Хороша глазами, каменна ребром.
Снег
Такого не может ни быть, ни присниться,
Но в белой и мягкой, как пух, вышине
Слетают с небес белоснежные птицы
И тихо садятся на плечи ко мне.
Бесшумные крылья легки и лохматы,
– Эй, что вам, земля или небо милей?
И белые стаи на белые хаты
Ложатся, как дети на грудь матерей.
Я хлебные крошки сложу в рукавицу,
Но всех накормить мне навряд ли успеть,
Летят и летят белоснежные птицы
На невыносимо прекрасную твердь.
Один на всех
Дел великих и малых много,
Но сегодня, пока одна,
Я подглядываю за Богом
У зашторенного окна.
Он, усталый и домовитый,
(Бедный отче, один на всех!)
Поднимает большие сита,
Рассыпает на землю снег.
Он, до звона в ушах неслышно,
Незатейливо, как шутя,
Не касаясь перстами крыши,
Пеленает своё дитя.
Скажет отче – и станет вечер,
Чуть фиалковый, серый чуть,
Он наденет мешок заплечный
И отправится в новый путь.
Тот, который пока не снежен,
Где живёт непрощённый грех,
Поспешает на старой веже
Бедный отче, один на всех.
Пока никак
Мамочка, в городе мёртвых поют ли птицы?
Видно ли сверху тебе, что опять – зима?
Думаешь, с прошлой, смертельной, пора смириться?
Думаешь, можно уже не сходить с ума?
Знаешь, пока не могу. И концы с концами
Просто не сходятся, в жизни моей – бардак,
Землетрясение, смерч, ураган, цунами…
Просто никак, понимаешь? Пока никак.
Всё, что могло – развалилось, ушло, почило,
Не отмолились мои и твои грехи,
Мамочка, вдруг где-то рядом с тобой Вергилий,
Скажешь ему, что я тоже сожгла стихи?
Мамочка, в городе мёртвых поют ли птицы?
(Хоть ты сама мастерица сказать и спеть).
Ты не могла бы ещё один раз родиться,
Раз уже выпала тягота умереть?
Я так болела
Сдалась морозам осень во дворе,
Сдалось скорбям предательское тело,
Я так болела в этом ноябре,
Так долго и мучительно болела.
Туманы и в окне, и в голове
Сливались в мировые океаны,
И не было туманов роковей,
И были океаны окаянны.
Дымились сны в горячечном огне
И клеть делилась надвое грудная,
Но хохотали оборотни, мне
Возможности проснуться не давая.
Прощалась Муза (тоже хороша!),
Срывая с кровью ложь и бесталанность,
И только ты, бездонная душа,
Какой была, такою и осталась.
Но как тебе фальшивить о добре,
Когда со злом проиграны дуэли?
Я так болела в этом ноябре,
Так долго и мучительно болела.
Пройдёт со временем
Друг другу не станем сниться, пройдёт со временем,
Мы разного неба птицы, чужого племени.
Тебе улетать на север, седому ворону,
Меня зазывает ветер в другую сторону.
Гремит тишина, как будто негодный колокол,
Мы стаей одной не будем.
– Пока, до скорого!
Лети, становись счастливым, курлычь заздравицы,
Задача тебе по силам, а мне не справиться.
Закат – костров вереница, такие видывал?
Не ты ли искал жар-птицу и дров подкидывал?
Побойтесь бога!
Гуляла буря допоздна, зимы предтеча,
В квадрате чёрного окна рыдали свечи,
Ломали руки-фитиля, ревмя ревели,
А утром глянули в окно – похолодели.
А утром глянули – земля белее мела,
Да как, родимая, смогла, когда успела?
Лежит как дева, и нежна, и непорочна,
И ни отметины на ней, и ни следочка…
А утром глянули – дома в мехах собольих,
Дымы пахучие дымят вишнёвой смолью,
Целует (слишком норовист) блудливо, жадно
Мою рябиновую кисть мороз всеядный.
Уже минуты сочтены тепла земного,
Что будет с нами до весны? Побойтесь бога!
Я нарисую мелом круг. Он – внесезонность,
И трепет рук, и сладость губ, и глаз бездонность.
Не морозы бы
Небу жаркое солнце наскучило,
Стало птичьими клиньями выткано,
А кабы ни морозы трескучие,
Не летали бы, горя не мыкали.
Не искали чужбинное зёрнышко,
Не кричали бы песни прощальные,
Не роняли на память по пёрышку,
Как навечной любви обещание.
Да и я не смотрела бы до ночи
За крикливыми долгими стаями,
Не грустила о них по-девчоночьи,
О тебе горевать бы не стала я.
Велики над Землёй расстояния,
Растворилась под крыльями вотчина.
А луна – на морозец, румяная,
Краем тянется в пруд позолоченный.
Что ещё?
Бабка Матрёна утёрла морщину рта,
Блудному псу потрепала плешивый мех,
Ладно, ещё поживу. Может, лет до ста,
Чудны дела твои, Боже, а может, сверх…
Бабка Матрёна под вишней сидит одна,
Хватко цепляясь за шаткий брусок скамьи.
Старый беззубый рот и крюком спина,
Сверху орут бесноватые воробьи.
Бабке Матрёне светло и уже тепло,
Ветхая шуба настежь, (уже снимай!)
Было, застыла зимою, но всё прошло,
Слава царице небесной, на свете – май…
Сбоку, в антенне, торчит озорной флажок,
Сам-то, покойник, поболе крепил кумач,
Праздник великий, да кто бы теперь помог?
Ладно, тебе, Матрёна, ещё поплачь…
Мне ли Матрёне, плакать? Весна кругом!
Палку воткнёшь в огороде – и зацветёт,
Выпью потом чайку, да ещё с медком,
Что его ныть-то, нечистому наперёд.
Кошка опять понесла, ожидай приплод,
