Тревор откинул волосы со лба.

– Не зовите меня в ближайшие пару часов. Я хочу пробежаться.

– Как скажешь.

В фитнес-зале не было иллюминаторов. Одну стену занимали жидкокристаллические панели, по которым зациклено крутилась запись с многолюдной улицы мегаполиса. По авеню ехали автомобили, желтые такси, автобусы. Из дверей станции метро выходили люди. Они пересекали проезжую часть по пешеходному переходу и исчезали за углом. Кое-кто останавливался и заглядывал в «окно». Такая манипуляция сознанием была необходима для эмоциональной разгрузки.

Тревор провел пальцем по щеке молодой женщины, которая поправляла волосы, глядя в «окно». Кристаллы под давлением смешались переливом нефтяного пятна. Гудчайлд размял шею, закинул на плечо полотенце и прошел к беговой дорожке.

Больше всего он любил именно бегать. Всегда считал себя марафонцем, избегал поднимать веса. На работе Тревор вел проекты, рассчитанные на десятки лет. Когда «Ковчег» подойдет к финишной черте, не знал никто. Тревора это не пугало. Времени предостаточно: с капсулами для сна жизнь команды и пассажиров будет очень долгой.

Через жужжание ленты и топот ног до слуха Гудчайлда донесся шум. Он повернул голову вправо и скрипяще стиснул зубы, увидев Шеметова у стойки с гантелями. Шеметов поймал его взгляд и махнул рукой – этот дружелюбный жест вызывал тошноту.

– Аня попросила принести гантели.

Гудчайлд сошел с дорожки и содрал полотенце с ручки, вытер пот, скопившийся над бровями.

– Не больше трех килограмм.

– Спасибо.

Тревор следил за ним краем глаза, пока тот не скрылся за дверью, и осклабился в гримасе ярости. Сущее наказание видеть мужа той, в кого до сих пор влюблен. Пилот НАСА. Герой. Идеальный отец. Тревор видел его как улыбающегося идиота в военной форме, который даже не подозревает, какое сокровище ему досталось.

Уязвленное самолюбие клокотало в груди Тревора. Грудь распирало от ярости. Каждый мускул дрожал, как будто он снова был тем мальчишкой, которого дразнили в школе. Увы, но ревность, зависть и жадность ему не удалось оставить на Земле.

Он уперся в ручки, приподнялся и поставил ноги на бортики. Ярость накатила внезапно, как всегда в присутствии Шеметова.

– Ну нет, – протянул он, вытирая мокрую шею. – Я это так не оставлю.

Он высосал воду из бутылки, поменял футболку и направился в технический отсек, куда наведывался последние шесть месяцев. Спустя полтора года на станции, Гудчайлд, просиживая за подсчетами, обнаружил изъян в программе по генной модификации зерна. Он никому не сказал. Просто начал эксперимент. Он оборудовал себе тайный угол – крысы в клетках, ноутбуки, расчёты. Никто не должен знать.

Однажды он наткнулся на нечто, приведшее в восторг его изощренный ум. Тревор заметил, что изменение состава «сиропа», поддерживающего жизнь в криостазе, совсем незначительное и малоприметное, разрушает теломеры. И хотя клетки организма в криостазисе не делились, клетки со сломанными теломерами «просыпались» и начинали копировать себя, превращаясь в раковую опухоль. Она могла расти годами, крайне медленно, так, чтобы система мониторинга не замечала изменений. После пробуждения остались бы считанные часы до того, как метастазы расползутся по организму, словно чернила, пролитые на влажный лист бумаги.

Тревор открыл график погружения экипажа в сон. Дима не уходил в криосон. Ждал сына. Возможно, он вообще не ляжет спать.

– Так-так, – Гудчайлд постучал пальцами по крышке стола. – Под каким предлогом я могу засунуть тебя в капсулу? Наблюдать тебя без перерыва ближайшие лет десять-пятнадцать? Нет уж, спасибо.