Гаррет неделю не разговаривал с сыном. Его молчание было тяжелее любого крика. Он приходил с работы, мрачно ужинал и уходил в мастерскую, грохоча инструментами. Лора плакала тихо, зашивая Элиасу новый, приличный костюм для вступительных экзаменов – темно-синий, с медными пуговицами. Игла в ее ловких пальцах мелькала, как маленький серебряный молоточек, зашивая трещину в их семейном мире.

Но выбор был сделан. Необратимо, как ход часового механизма. В ящике под кроватью Элиаса, рядом с отверткой, лежала новая тетрадь с кожаной обложкой. На первой странице, выведенной уверенным, почти взрослым почерком, значилось: «Проект №1: Летающая машина. Принцип кристаллической тяги».

Где-то в городе, сквозь шум дождя и гул улиц, пробивалось мерное, мощное биение гигантского сердца – центральной пароэлектрической станции. Она давала энергию тысячам машин, заставляя жить и двигаться индустриального гиганта Лоренхейм. Но Элиас Верн знал: самое главное, самое невероятное, ему еще только предстояло создать. И это начиналось здесь, на заляпанной маслом странице новой тетради, под аккомпанемент дождя, стучащего по жестяной крыше его детства.

Лоренхеймская Техническая Академия вздымалась над городом как цитадель Разума, отлитая из чугунного кошмара и стеклянных грез. Ее главный корпус, гигантский параллелепипед из клепаных чугунных плит и армированных сталью стеклянных панелей, подавлял три квартала своей индустриальной массой. Над ним, пронзая вечную желто-серую дымку «дыхания прогресса», взмывали остроконечные шпили. Их венчали не кресты, а массивные медные пропеллеры, которые, вращаясь под порывами ветра с угрюмым гулом, казалось, не столько вырабатывали энергию, сколько молились железным богам механики о ниспослании новых озарений. Из дюжины высоких труб, торчащих из академических недр, как жерла пушек, валил густой, маслянисто-черный дым – свидетельство кипящей работы в подземных лабораториях, не прекращавшейся ни днем, ни ночью. Гул машин, шипение пара и далекие вибрации мощных прессов слагались в непрерывный, пульсирующий гимн индустрии.

Элиас Верн стоял у подножия этого колосса, перед коваными воротами с замысловатым механическим замком. Его ладони, сжимавшие ручку кожаного саквояжа с инструментами (подарок матери, сшитый ее руками), были влажными. На запястье, поверх простой холщовой рубахи, тикал карманный хронометр – единственная, с трудом выпрошенная у отца роскошь, символ точности, к которой он стремился. Тик-так. Тик-так. Звук сливался с пульсом Академии.

– Последний шанс передумать, Эли, – пробурчал рядом Гаррет Верн. Его голос, обычно громовой, сегодня звучал приглушенно, сдавленно. Большая, мозолистая рука нервно поправляла нагрудник с гербом Гильдии механиков – скрещенные гаечный ключ и молот на фоне шестерни. Пальцы другой руки бессознательно барабанили по широкому ремню, увешанному проверенными временами инструментами в кожаных петлицах. – Капитан Брукс ждёт моего ответа до заката. Армейские мастерские… – он сделал паузу, выискивая слова, которые могли бы перевесить магнетизм Академии, – …стабильность. Твердое жалованье. Пенсия. Уважение соседей. Чистая работа. Без… без этих твоих летающих фантазий.

– Решение принято, отец, – ответил Элиас, не отрывая глаз от массивной мемориальной доски, вмурованной в гранитный пилон у входа. На отполированной до зеркального блеска бронзе были выгравированы имена великих. Его взгляд зацепился за одну строку: "Профессор Альберт Вейн. Создатель кристаллического резонатора. 1789-1823. Погиб во имя Прогресса". Дата смерти совпадала со взрывом в Северной лаборатории. Совпадение?