Гаррет неделю не разговаривал с сыном. Его молчание было тяжелее любого крика. Он приходил с работы, мрачно ужинал и уходил в мастерскую, грохоча инструментами. Лора плакала тихо, зашивая Элиасу новый, приличный костюм для вступительных экзаменов – темно-синий, с медными пуговицами. Игла в ее ловких пальцах мелькала, как маленький серебряный молоточек, зашивая трещину в их семейном мире.
Но выбор был сделан. Необратимо, как ход часового механизма. В ящике под кроватью Элиаса, рядом с отверткой, лежала новая тетрадь с кожаной обложкой. На первой странице, выведенной уверенным, почти взрослым почерком, значилось: «Проект №1: Летающая машина. Принцип кристаллической тяги».
Где-то в городе, сквозь шум дождя и гул улиц, пробивалось мерное, мощное биение гигантского сердца – центральной пароэлектрической станции. Она давала энергию тысячам машин, заставляя жить и двигаться индустриального гиганта Лоренхейм. Но Элиас Верн знал: самое главное, самое невероятное, ему еще только предстояло создать. И это начиналось здесь, на заляпанной маслом странице новой тетради, под аккомпанемент дождя, стучащего по жестяной крыше его детства.
Глава 2: Увлечение механикой
Лоренхеймская Техническая Академия вздымалась над городом как цитадель Разума, отлитая из чугунного кошмара и стеклянных грез. Ее главный корпус, гигантский параллелепипед из клепаных чугунных плит и армированных сталью стеклянных панелей, подавлял три квартала своей индустриальной массой. Над ним, пронзая вечную желто-серую дымку «дыхания прогресса», взмывали остроконечные шпили. Их венчали не кресты, а массивные медные пропеллеры, которые, вращаясь под порывами ветра с угрюмым гулом, казалось, не столько вырабатывали энергию, сколько молились железным богам механики о ниспослании новых озарений. Из дюжины высоких труб, торчащих из академических недр, как жерла пушек, валил густой, маслянисто-черный дым – свидетельство кипящей работы в подземных лабораториях, не прекращавшейся ни днем, ни ночью. Гул машин, шипение пара и далекие вибрации мощных прессов слагались в непрерывный, пульсирующий гимн индустрии.
Элиас Верн стоял у подножия этого колосса, перед коваными воротами с замысловатым механическим замком. Его ладони, сжимавшие ручку кожаного саквояжа с инструментами (подарок матери, сшитый ее руками), были влажными. На запястье, поверх простой холщовой рубахи, тикал карманный хронометр – единственная, с трудом выпрошенная у отца роскошь, символ точности, к которой он стремился. Тик-так. Тик-так. Звук сливался с пульсом Академии.
– Последний шанс передумать, Эли, – пробурчал рядом Гаррет Верн. Его голос, обычно громовой, сегодня звучал приглушенно, сдавленно. Большая, мозолистая рука нервно поправляла нагрудник с гербом Гильдии механиков – скрещенные гаечный ключ и молот на фоне шестерни. Пальцы другой руки бессознательно барабанили по широкому ремню, увешанному проверенными временами инструментами в кожаных петлицах. – Капитан Брукс ждёт моего ответа до заката. Армейские мастерские… – он сделал паузу, выискивая слова, которые могли бы перевесить магнетизм Академии, – …стабильность. Твердое жалованье. Пенсия. Уважение соседей. Чистая работа. Без… без этих твоих летающих фантазий.
– Решение принято, отец, – ответил Элиас, не отрывая глаз от массивной мемориальной доски, вмурованной в гранитный пилон у входа. На отполированной до зеркального блеска бронзе были выгравированы имена великих. Его взгляд зацепился за одну строку: "Профессор Альберт Вейн. Создатель кристаллического резонатора. 1789-1823. Погиб во имя Прогресса". Дата смерти совпадала со взрывом в Северной лаборатории. Совпадение?