– Видишь? Это мама на работе, а это я. Когда я подрасту, я буду с ней работать. Мы будем вместе ловить плохих людей.

Что-то сжалось у меня внутри. Я смотрела на этот детский рисунок – такой простой и такой пронзительный. Мальчик, который мечтает не о космосе или футболе, а о том, чтобы просто быть рядом с мамой. Даже если для этого придётся "ловить плохих людей".

Я сжала губы, чтобы не сказать лишнего. Чтобы не выплеснуть на этого ребёнка всю горечь, которая накопилась во мне за эти годы.

– Ты лучше бы просто был рядом, – тихо произнесла я, поправляя ему воротничок футболки. – Не работал. Просто жил бы с ней.

Но Артём уже не слышал меня. Он снова склонился над рисунком, добавляя какие-то детали – может быть, звёзды на погонах Кати, может быть, оружие в кобуре. Он уже был в своём мире – мире, где мама рядом, где они вместе каждый день, а не раз в месяц по выходным.

Я смотрела на его склонённую голову, на вихры, так похожие на Катины, и думала – кто я такая, чтобы разрушать его мечты? Пусть верит. Пусть рисует. Пусть хотя бы на бумаге они будут вместе.

– Когда закончишь, мы отправим фотографию маме, – сказала я, поглаживая его по спине. – Ей будет приятно.

Артём кивнул, не отрываясь от рисунка. А я вышла из комнаты, чувствуя, как предательски щиплет в глазах. Вот так и живём – между надеждой и реальностью, между рисунками и редкими звонками.

Катя, доченька, если бы ты только видела, как он скучает. Как мы оба скучаем.

Когда Артём наконец уснул, я вернулась на кухню – моё убежище, моё поле битвы, моё место силы. Привычные движения успокаивали: протереть стол, помыть чашки, сложить учебники на завтра. Жизнь, расписанная по минутам, чтобы не оставалось времени на мысли.

Но они всё равно приходили. Всегда в одно и то же время – когда дом затихал, когда не нужно было улыбаться и притворяться, что всё хорошо. Когда можно было наконец снять маску.

Я достала корзину с бельём. Артёмкины футболки с супергероями, носки с космическими кораблями, шорты с карманами, набитыми камешками и прочими "сокровищами". Перебирала, сортировала, складывала. Белое к белому, цветное к цветному. Если бы только жизнь можно было так же аккуратно разложить по стопкам.

Стиральная машина загудела, наполняя кухню монотонным шумом. Я села у окна, глядя на тёмный двор. Где-то там, в этой ночи, моя дочь. Что она делает сейчас? О чём думает? Страшно ли ей?

А вдруг с Катей что-то случится?

Мысль пронзила меня, как всегда, без предупреждения. Острая, беспощадная. Я знала, что её работа опасна. Что каждый день может стать последним. А если я не успею попрощаться?

Сколько раз я представляла этот звонок. Чужой голос. Официальный тон. "Примите наши соболезнования…" И что тогда? Как я скажу Артёму? Как объясню семилетнему мальчику, что мама больше не придёт?

А если Артём останется один?

Я прижала ладони к лицу. Нет, только не эти мысли. Не сегодня. Я прогоняла их, как назойливых мух, но они возвращались – каждый вечер, каждую ночь.

Стиральная машина остановилась. Тишина обрушилась на меня, как волна. Я встала, достала влажное бельё, развесила на сушилке. Артёмкины футболки, мои халаты, полотенца – обычные вещи, обычная жизнь. Зацепиться бы за неё, не думать о страшном.

Но в тишине пустой кухни, под тиканье старых часов, страх возвращался снова и снова. И я шептала в темноту единственную молитву, которую помнила: "Господи, сохрани её. Верни домой. Пусть она увидит, как растёт её сын."

А потом шла спать, зная, что завтра всё повторится. Стирка, кухня, школа – и снова одиночество. И снова страх. И снова надежда, что однажды Катя вернётся насовсем.