Но потом я слышу знакомое имя.

Грейсон.

Моя кожа покрывается мурашками.

Он в лайнапе.

Он здесь.

На этом же фестивале.

Я не должна обращать внимание.

Мне плевать.

Он уехал в тур, удалил мой номер (или нет?), слал мне свои пьяные голосовые, трахал очередную фанатку.

Мы больше не существуем в одной плоскости.

Да никогда и не существовали.

Но я задерживаюсь за кулисами дольше, чем следовало бы.

Я говорю себе, что просто изучаю атмосферу.

Просто ловлю вайб толпы.

Просто анализирую аудиторию.

Но когда звучит первый аккорд,

Я застываю.

Он выходит на сцену, и всё пространство меняется.

Как будто воздух стал тяжелее.

Как будто он вытягивает на себя свет, звук, дыхание толпы.

Как будто он центр этой грёбаной вселенной.

И я ненавижу это.

Свет выхватывает его из темноты.

Высокий.

Худой.

В рваных джинсах, в чёрной майке, облепившей его грудь и руки, испещрённые татуировками.

Волосы растрёпаны, тёмные пряди падают на лоб, на глаза.

Сигарета в уголке губ, которую он не торопится стряхнуть.

Словно вся сцена – его личная курилка.

Он берёт микрофон, подносит к губам.

И тогда я слышу голос.

Глухой, глубокий, пропитанный сигаретами и виски.

Хриплый.

Раздирающий, как рваная ткань.

Голос, который режет по живому.

Голос, в котором вся злость, вся боль, весь грёбаный мир, который его разочаровал.

И я ненавижу, что он снова действует на меня.

Я стою в полумраке за кулисами.

Я должна уйти.

Я не двигаюсь.

Толпа гудит, ревёт, давит.

Грейсон движется резко, порывисто, как будто ему тесно в своём теле.

Гитара врезается в рёбра, он падает на колени, кричит в микрофон, как будто может разорвать глотку.

Это не просто концерт. Это акт самоуничтожения.

Его взгляд скользит по толпе.

Толпа шумит, гудит, ревёт.

Он поворачивает голову.

Натыкается на меня.

Он замирает.

На секунду.

Совсем на секунду.

Но этого хватает.

Он начинает петь так, будто весь зал исчез.

Будто весь этот чёртов фестиваль растворился.

Будто он поёт только для меня.

Я знаю, что это глупо.

Я знаю, что он играет.

Он любит давить.

Он любит манипулировать.

Он любит раскачивать меня, как наживку на крючке.

Но когда он приближается к микрофону,

Когда его голос становится почти интимным,

Я чувствую себя так, будто он говорит со мной.

"Ты ведь так ненавидишь меня, Коллинз…

Тогда почему всё ещё слушаешь?"

Эти слова звучат только в моей голове.

Но я вижу их в его глазах.

На последнем припеве он разрывает голос, выкрикивая строки, вложив в них всё, что у него есть.

Он падает на колени, волосы падают на лицо, гитара орёт вместе с ним.

Толпа ревёт.

Музыка стихает.

Он остаётся сидеть на краю сцены, тяжело дыша.

Потом подносит микрофон ко рту.

Срывается на короткий смех.

И говорит:

– Соскучилась?

Я замираю.

Это понимает только он.

И только я.

Грейсон поднимает голову, прямо в мою сторону.

Он знает, что я слышу.

Он знает, что я понимаю.

Он знает, что сказал это именно мне.

Я не жду, пока он что-то сделает.

Я разворачиваюсь и ухожу.

Пока он не догнал.

Пока он не успел сказать что-то ещё.

Пока я не успела почувствовать что-то, чего не должна.

Она думала, что я её не замечу. Думала, что сможет спрятаться в тени за кулисами, стоять там, слушать меня, впитывать каждую ноту – и я этого не увижу?

Чёрта с два.

Я видел всё. Как её дыхание сбилось, как пальцы сжали край её грёбаного блокнота. Как она пыталась держаться прямо, но её взгляд выдавал её с потрохами.

Когда я сказал это в микрофон – "Соскучилась?" – я почти услышал, как её пульс сорвался.

И теперь мне нужно её найти.

Я пробираюсь сквозь лабиринт коридоров за сценой.

В ушах ещё гудит звук концерта, тело всё ещё разогрето адреналином, виски бурлит в крови.

Люди то и дело хлопают по плечу, кто-то пытается заговорить, кто-то суёт телефон для селфи.