Она покачала головой, её губы сжались в тонкую линию.

Это удобно.

Мне нравится.

Когда люди злые, они честнее.

– Это такой удобный цинизм, да? Просто сказать: "Всё продажно, всё бессмысленно", и сидеть, пьянствовать, ни за что не отвечая. Ты только и можешь, что критиковать. Но сам ты хоть что-то сделал? Хоть раз? У тебя же денег до усрачки, ты хоть раз что-то жертвовал?

В комнате повисла тишина.

Я медленно усмехнулся.

– Я, в отличие от тебя, не строю из себя спасителя человечества. Не бегаю с камерой, выискивая, где можно добавить драматизма ради просмотров.

– Ах, ну да, ты же выше этого, верно? – она резко наклоняется вперёд, в её глазах полыхает что-то дикое. – Ты просто сидишь в своём вечном запое, как жалкий обдолбанный зомби, срываешь голос на сцене и считаешь, что твой псевдо-экзистенциальный бред – это великая истина.

– А ты, значит, много чего меняешь? – мой голос становится тише, но жёстче.

Она не моргает.

Хорошо.

– Ты сидишь в своей чёртовой кофейне, с камерой наперевес, берёшь интервью у людей, которые несут ровно тот бред, который ты хочешь услышать. Ты ничем не лучше корпораций, которые отмывают себе репутацию. Только у тебя нет миллиона долларов – у тебя только тщеславие и потребность чувствовать себя лучше всех.

Её ладонь ударяет по столу.

Резко. Громко.

Кто-то вздрагивает.

– Да пошёл ты нахер, Грейсон! – её голос срывается, но не в слабость – в ярость.

– Ты просто боишься признать, что ты уже давно не бунтарь. Ты клише. Взрослый мужик, который прячется за алкоголем, сарказмом и своими никчёмными подростковыми философиями, потому что боится посмотреть в зеркало и увидеть, что он пустой и никому не нужный.

Что-то внутри хрустит.

Я улыбаюсь, но ощущаю, как зубы сжимаются слишком сильно.

– А ты строишь из себя святую, потому что боишься, что без этой миссии у тебя не будет вообще никакой цели в жизни. Тебе плевать на правду. Тебе просто нравится думать, что ты лучше других. Я уверен, в глубине души тебе насрать на то, что ты так рьяно защищаешь.

Она бьёт.

Всего лишь пощечина, но щека вспыхивает болью, резкой и горячей.

Не зря она ходит на бокс или куда-то там.

Отлично.

Я медленно провожу языком по внутренней стороне губы, пробуя медный привкус злости.

– Чувствуешь себя лучше? – мой голос почти шёпот.

Она сжимает кулаки, но ничего не говорит.

Просто разворачивается и уходит.

Дверь громко хлопает.

Тишина мёртвая.

Я беру стакан, допиваю остатки виски и усмехаюсь.

– Ну, хотя бы не скучно.

Я не могу выкинуть наш разговор из головы.

Он горит во мне, как дотлевающая сигарета, как глоток слишком крепкого алгоголя.

Его слова, его ухмылка, его дерьмовая, снисходительная манера говорить со мной – так, будто я ребёнок, который ничего не понимает в этом мире.

Грейсон думает, что он недосягаем.

Думает, что его цинизм делает его выше всего этого. Думает, что может бросать свои ядовитые реплики, и они просто исчезают в воздухе, оставляя после себя только привкус дыма и виски.

Но нет.

Я не позволю этому остаться без ответа.

Я сижу в своей комнате, свет от экрана ноутбука режет глаза.

Передо мной открыта новая заметка.

Рабочее название: "Гнилые голоса поколения".

Пальцы ударяют по клавишам быстрее, чем я успеваю думать.

Гнев бежит прямо в текст, горячий, необратимый.

Я не называю имён, не делаю прямых намёков, но каждый, кто знает, о ком речь, поймёт.

Это не просто пост. Это анонс. Пока я не знаю, как и какой материал я буду готовить. Но я потом обязательно разберусь.

"Они кричали о бунте, но продались первыми.

Они писали о боли, но теперь их боль – только похмелье после закрытой VIP-вечеринки.