Но больше всего я ненавижу себя за то, что часть меня была рада услышать его голос.

Я хватаю телефон.

Удаляю голосовое.

Выключаю экран.

Я больше никогда ему не отвечу.

Я повторяю это снова.

И снова.

И снова.

Только вот мы оба знаем, что это ложь.

Она ударила.

Я прочитал её пост раз пять.

Потом захлопнул ноутбук, выругался.

Потом открыл снова.

И снова.

Сначала со злостью.

Потом со скучающим интересом.

Она не назвала меня прямо, но и не надо было.

"Гнилые голоса прошлого, которые нужно отменить."

Вот так?

После всех этих споров?

После всех этих разъедающих ночей, когда мы стояли друг напротив друга, впивались словами так, будто могли разодрать друг друга на части без единого удара?

Она правда думала, что я просто забуду?

Что я пожму плечами и пойду дальше?

Конечно, я пошёл дальше.

Просто перед этим я немного развлёкся.

Я перечитал всё, что она когда-либо писала.

Каждую колонку.

Каждый пост.

Даже самые старые, ещё когда её никто не знал.

Не потому что меня жрала обида.

Потому что я хотел разобрать её по косточкам.

Она всегда строит из себя моралистку, журналистку с миссией, но никто не может быть таким ёбаным святым.

Где-то должна быть трещина.

Где-то должна быть ложь.

Я искал этот момент.

Хотел поймать её на лицемерии, но чем больше читал, тем больше злился.

Потому что она реально верит во всё это дерьмо.

Не продаёт, не юлит – реально верит.

А таких сложнее всего разъебать.

Я не переставал пить.

Голове плевать на пределы, всё в ней плыло, но это даже помогало.

Я слал ей голосовые.

Она только посылала меня в ответ.

– Коллинз, ну признайся, ты же хотела зацепить именно меня?

Ты ждала, что я прочитаю.

Ну?

Поздравляю.

Прочитал.

А теперь скажи мне, ты хоть раз задумывалась, что, может, твоя правда – это просто красиво упакованная ложь?

Она оставила мне одно сообщение.

Одно-единственное.

"Отъебись, Грейсон."

Я рассмеялся.

Залпом допил виски.

Удалил её номер.

Потом снова записал.

Потом снова удалил.

Женщины сменяли друг друга.

Я вообще о ней не думал в этот момент.

Я думал только о себе.

Об ощущении их ногтей на спине.

Об их горячем дыхании на шее.

О том, как они стонут, как выгибаются.

Потому что это единственное, что хоть немного похоже на жизнь.

На сцене – другое дело.

Там я настоящий.

Я беру в руки микрофон, и мне плевать на всё.

На сцене я бог, и мне не нужен никто.

Свет слепит, гитара врезается в рёбра, я кричу в микрофон, разрываю голос, срываюсь в толпу, отдаю себя целиком.

Басы отдают в грудную клетку, толпа орёт, свет режет глаза.

Я выкладываюсь так, как будто могу испепелить всех нахрен одной своей яростью.

Мне плевать на хейт.

Плевать на её посты.

Я на сцене, а она просто зритель.

Но когда концерт заканчивается, я снова перечитываю этот грёбаный текст.

И понимаю, что почему-то это меня всё-таки задевает.

Но не так, как она думает.

Я не убиваюсь.

Не страдаю.

Я просто злюсь.

Потому что если уж кто-то и должен был меня "разъебать", так это не она.

Она не должна была быть умной.

Она не должна была быть резкой.

Она не должна была говорить правду.

Но она, блядь, сказала.

И это раздражает больше всего.

Я не сразу понимаю, что он тоже здесь.

Фестиваль кипит, как растрёпанный улей. Толпа плотно сжата, воздух густой от пота, дыма и дешёвого пива. Голоса сливаются в гул, ритмичный, глухой, как биение сердца под барабанами. Где-то орёт гитара, кто-то визжит, кто-то ржёт, кто-то уже не стоит на ногах.

Я здесь не ради шоу.

Я здесь по работе.

Меня отправили взять интервью у Vicious Riot – панк-группы, взорвавшей соцсети своей яростью, протестными текстами, резкими заявлениями.

Они – новое поколение.

Те, кто не боится говорить прямо.