Я медленно разворачиваю бумагу. Человечки из палочек, сцена, крошечная фигурка с гитарой, надпись:

"Грей, не умирай"

У меня внутри щёлкает что-то странное. Я кладу рисунок обратно.

Он закрывает бардачок.

– Я не умираю, если ты об этом. Не грусти.

– Не думаю, что мне может так повезти.

Он ухмыляется. Но в глазах – что-то другое.

Что-то более глубокое.

Когда подъезжаем обратно, в лофте горит одно из окон. Райан, наверное, вернулся.

Грей ставит машину на место. Несколько секунд мы сидим молча. Он не глушит двигатель.

– Было странно, – говорю я. – Но не плохо.

– Я всегда стремлюсь к "не плохо". Это мой потолок.

– Я не собираюсь тебе льстить, Грейсон.

Он поворачивает ко мне голову.

– Ты могла бы и не соглашаться.

– Да, могла бы.

– Почему согласилась?

Я открываю дверь.

– Не знаю. У меня был тяжелый день. И просто…

Я выдыхаю.

– …в тот момент это показалось очень интересным вариантом. А это говорит многое. Например, что у меня отказал инстинкт самосохранения.

Он не смеётся. Просто кивает.

– Ещё покатаемся?

– Посмотрим, – говорю.

Я понятия не имею, как ужин превратился в поле боя, но это произошло.

Хотя, если честно, я знал, что так будет. Даже хотел. Потому что где я и Эйвери, там всегда начинается война.

Всё началось невинно – шум, алкоголь, музыка. Лорен что-то рассказывала о новых эскизах, Райан показывал какой-то смешной ролик, и всё шло нормально.

Но стоило кому-то вкинуть тему политики, как атмосфера накалилась быстрее, чем вискарь в моём стакане.

– Ты не можешь отрицать, что движение BLM изменило общественное сознание, – Эйвери скрестила руки на груди, её взгляд метко сверлил какого-то парня напротив. – Это не просто тренд, это реальный шаг вперёд.

Я усмехнулся, сделав глоток.

О да. Сейчас начнётся. Погнали.

– Да, шаг вперёд, который превратился в модное явление, где белые либералы отмывают свою совесть, постя чёрные квадраты в инсте, – лениво бросил я, наклоняясь вперёд. Лёд в моем стакане дребезжит. – Реальные проблемы никуда не делись. Разве что стало выгоднее об этом говорить.

Райан нервно кашлянул. Кто-то за столом поёрзал, но Эйвери не двинулась с места.

Её спина выпрямилась. Лицо изменилось.

Как будто я только что лично оскорбил её личное существование.

– Значит, по-твоему, борьба за права – это маркетинговая стратегия? – её голос был низким, напряжённым, почти шипящим.

– А разве нет? – я склонил голову набок, медленно, как кот, наблюдающий за мышью.

Посмотрите на неё.

Огненные волосы собраны в небрежный пучок, несколько прядей выбились, высветленные на концах. Чёткие скулы, лёгкий румянец на щеках – то ли от злости, то ли от алкоголя. Широкие джинсы, чёрная футболка с какими-то странными котами, тёмные ногти. Сейчас икона феминизма взорвется.

Губы сжаты в тонкую линию, но глаза – самое интересное.

Карие, но яркие, как будто внутри что-то их подсвечивает.

Всё в ней сейчас напряжено.

Она готова к драке.

Прекрасно.

Я наклоняюсь ближе, мой голос становится тише, но не мягче.

– Посмотри на корпорации, которые ставят радужные логотипы на один месяц в году, но при этом используют детский труд в третьих странах. Или на звёзд, которые делают щедрые пожертвования, потому что это хорошая реклама. Если ты не видишь в этом игры, ты чертовски наивна. Или просто дура.

Она резко ставит бокал на стол.

Глухой удар.

Я вижу, как её пальцы сжимаются в кулак.

– То есть ты говоришь, что все, кто выходил на улицы, рисковал, кто протестовал – просто участники шоу? Ты серьёзно сейчас?

Я пожимаю плечами.

– Я говорю, что за любым движением стоит что-то большее, чем красивые лозунги. Миром всегда управляли деньги. Если ты думаешь, что кто-то там наверху внезапно решил стать хорошим, потому что люди вышли с плакатами, ты живёшь в сказке.