– В этом году мы вместе не сидим, – Лимба не взяла коробку. – Мне нужно на учебе сосредоточиться.

– Так мне ведь тоже нужно на учебе сосредоточиться! – глаза спрятались в жирке, сверкая оттуда голубыми иголочками.

– Ну вот и не будем друг другу мешать!

– Ты совсем уже! Пожалеешь ведь, – разозлился Пончик, отвернулся и, на ходу потроша коробку и одну за другой выколупывая оттуда и закидывая в рот конфеты, пошел прочь по коридору. Обернулся, опять прицельно сверкнув: – Дура!

Белые штаны Пончика на заднице промокли от пота, ффу, Лимба отвела глаза – как раз чтобы заметить, как с лестницы вбежал пацанок из асоциальных, с глупо обритой башкой, и, моментально унюхав трюфели и оценив ситуацию, на бегу поддал кулаком по конфетной коробке снизу: бац!! И конфеты шмелями разлетелись в душном коридорном воздухе. Кому-то попало в лоб, кому-то в белую рубашку, кто-то шарахнулся – пацанок ржал, убегая, ржали и догоняющие его такие же засранцы – а конфеты пошмякались на пол. И часть – на лацканы белоснежного костюма Пончика. Орала дежурная учительница, посылая кого-то за уборщицей, а конфеты уже растаптывали стада кроссовок, туфелек, ботинок, кто-то уже поскользнулся. Пятна от конфет были цвета какашек. Ржали, едва не сгибаясь пополам, Пломбирчик и Глина; Антошка, Кран и другие стояли у стены, Айнур, Аиша и Соня скорее ушли, чтоб не замараться в безобразии, Николина за руку утащила хихикавшую Икорову, тыкавшую в Пончика пальцем. Дежурная учительница подошла и начала орать теперь на Пончика, мол, сам виноват, есть еду можно только в столовой и прочее. Лимба не выдержала, подошла к Пончику – тот, красный, кипящий, даже попытки догнать бритого засранца не сделал – ну куда ему за увертливым этим гомункулом, все равно что дирижабль сквозь коридор пропихивать, и круглое пузцо его обиженно колыхалось, в голубых щелках глаз, кажется, было мокро. Ффу. Бритоголовый в компании двоих таких же ржал и прыгал метрах в десяти. Школьные клопы-паразиты.

– Не твой день, – сказала Лимба.

– Пойдем в туалете ототрем, – подошел Антошка – не на помощь Пончику, а на помощь ей.

– Нет-нет-нет, – остановила учительница, – теперь только химчистка! Не оттирайте сами, хуже будет! Жалко пиджачок!

– Конечно, жалко, – мимо прошла длинная и худая Любимкина, класса с восьмого всерьез работавшая манекенщицей и все лето отпахавшая в Китае. – Такого пиджачка на целый парус для яхты хватит.

На следующем уроке Пончика уже не было. Лимба тоже не осталась бы терпеть на себе парус для яхты в коричневых пятнах, сбежала бы переодеться или совсем. Пончик, разумеется, предпочел «совсем». Хорошо бы он и завтра в школу не пришел. Ирга все посматривала искоса на Лимбу, наверное, недоумевая, с чего это Пончик к ней с трюфелями, но так и не спросила. «Неразговорчивая» значит – неразговорчивая. Вот и прекрасно. Плюсик ей.

Вместо шестого и седьмого уроков повели на «Зори здесь тихие» в ближайший кинотеатрик, «Госфильмофонд», но Лимба и читала, и смотрела обе экранизации, и поняла, что еще раз такой ужас смотреть не выдержит. Потому через двадцать минут, кивнув какой-то квеклой – тоже, ясно, не больно-то рада этот советский хоррор смотреть, вон глаза закрывает, запястья трет и в ушах наушники – Ирге, тихонько отпросилась у Гусыни, и та, пригрозив сочинением, отпустила.

Почти никто и не заметил, как она ушла, только кто-то прошипел вслед про «все животные равны, но некоторые равнее», Лимба оглянулась, думая на Глину – но та с Пломбирчиком слюнявились прямо с краю ряда, где она остановилась, и мир для них не существовал. А шипела пиявка Икорова, обернувшаяся с другого ряда – о ней и думать не стоит больше секунды, но Лимба почему-то думала. Не дай бог быть Икоровой. Прилипала, присосавшаяся к толстой полуотличнице Николиной, все у нее списывавшая – и регулярно подкармливающая ее, да и других неразборчивых девчонок разномастными суши, которые приносила со своей подработки в «японском» ресторане в дежурных, каких-то не очень чистых коробочках. Пахло от Икоровой всегда чем-то вроде жареной картошки, соевого соуса, пролитых алкогольных шотов – отвратительно. Лимба, когда вспоминала, что Икорова есть на свете, сидит там где-то в конце третьего ряда, горбясь за Николиной, старалась «понять и простить»: от хорошей жизни девчонки в ресторанах не подрабатывают. И правда у Икоровой мать одна, приехали откуда-то из Новгородской области, живут в съемной квартире, вроде есть младшие – надо Икоровой как-то выживать. Вот и выживает. Мама правду говорит, «Выживание – изнанка жизни», тут не поспоришь. А после вечерней смены какие уже в школе уроки, какие домашки. Хорошо, что дуры-девчонки дают Икоровой списать, что попросит, потому что суши любят… И не задумываются, где Икорова их взяла. Ой, стоп. Фиг с ней, с Икоровой. Конечно, будешь на ее месте зла на всех, кому по жизни повезло с семьей…