– Есть и получше школы.

– Тридцатого августа в пафосные школы уже не за какие деньги не попасть. А то меня поздно из санатория забрали, и в Петербург вот на днях переехали. А что школа. Все равно в одиннадцатом толком все важное уже не учителя и школа решают, а собственная упертость. А эта школа незаметная, но стобалльников по математике много, так что вполне сойдет.

– Сойдет, – кивнула Лимба. Странная история. Почему такой спешный переезд, что даже заранее школу не подыскать? Ну да ладно, не надо расспрашивать, захочет – сама расскажет. Теперь Ирга – часть ее жизни, по крайней мере, до экзаменов и выпускного. Да и потом ее из памяти не сотрешь, так что надо поладить, надо так жить, чтоб воспоминания не были противными… Вот бы правда верить в судьбу, которая с каким-то важным смыслом поместила Иргу в ее, Лимбы, жизнь. Но так не бывает. Жизнь – просто хаос событий и случайностей. – Тогда просто учимся.

– Учимся, – без тени насмешки кивнула Ирга. – Хоть чем-то надо заниматься. И будет понятный результат.

Что-то не больно-то обычное пережитое за ней стоит, как и у Крана. Страшноватое. Лимба немного испугалась: ведь если расспросить и Ирга, не дай бог, расскажет – эту дверь нельзя будет закрыть. Придется знать про какую-нибудь там несчастную любовь или там что. Нет уж, хватит помогать людям, вон Пончику – разве помогла? Только хуже сделала. И вообще у Лимбы своя карусель с лошадками. И единорогами.

В начале второго урока в класс – вот точно, дурака вспомнишь, он и заявится – вплыл Пончик. В белом костюме.

И тут же началось то, что мама-Гусь в сердцах называла: «Падеж скота». Парни ржали, девчонки, тоже в покатун, постанывали. Какой уж там урок.

– Вот приехал барин! – выдал какую-то некрасовскую отрыжку Пломбирчик.

Пончик, ой, дура-а-ак, приосанился.

– Барин к нам приехал! – подхватили по-цыгански Малька-овечка и Ветка-коровка.

И тут в паузе Глина, вдруг уколов взглядом Лимбу, отчетливо пропела цитату:

– А сама Наташа свадьбой уж не бредит!4

Все услышали. Пончик растерялся. Увидел рядом с Лимбой новенькую и растерялся еще больше. Фыркнул, насупился, прошел в конец класса и плюхнулся на последнюю парту – разобиделся. Двоечник Верхомудров, который там сидел, выронил телефон, подобрал, сгреб с парты барахлишко и, сгорбившись, смылся на соседний ряд. Парни с Пончиком никогда добровольно не садились. Антошка и Кран, которые тоже сидели на последней парте, но у окна, ржали, как лучшие друзья. Пончик что-то прорычал им, отвернулся, лег на парту и стал похож на сугроб. Мама-Гусь, следившая за спектаклем, подперев сухенькой лапкой подбородок, сочувственно встряхнула седыми кудряшками и добила цитатой:

– Умерла Ненила.5

Пока повторяли основные темы лирики Некрасова, Лимба размышляла, почему Пончик всех отвращает. И ее отвращал, пока она сама себе не внушила, что надо дать человеку шанс, и не переборола свое отвращение и недоумение одноклассников. Он же не злой, не дурак, умеет шутить, – просидев с ним второе полугодие, Лимба и сама прокачала этот навык. Он просто втируша, Пончик. И все время списывает. А как ему иначе? Ему же лень все на свете. Еще бы. Если б Лимба была такой же толстой, ей бы, наверно, даже дышать было лень. Не то что думать.

На перемене Пончик, включив обаяние и сияя круглыми голубыми глазками – для сияния ему приходилось глаза чуть ли не силой таращить, раздвигая жирок, – подошел и протянул коробочку с бантиком, улыбнулся. Глаза правда голубые-голубые, вот просто цвет невинной души, типа: «Ты же не обидишь меня, такое ранимое существо?» Не дурак Пончик, да. Манипулятор. Нельзя жалеть, нужно избавляться: