Я смотрел на этот чёртов ящик, на этот символ… бессилия, на этот гроб, и вспоминал… Вспоминал его улыбку – широкую, открытую, чуть насмешливую. Его хрипловатый смех… Его дурацкие, мальчишеские шутки. Наши детские игры, наши ссоры, наши клятвы… И мне казалось, что всё это было… вчера. Так близко, так реально, так… живо.

Но вчера уже не вернёшь. И Волка – тоже. Он лежит здесь, в этом тесном, душном, пропахшем ладаном и смертью ящике, холодный, неподвижный, безмолвный. А я… Я стою рядом – живой, дышащий, чувствующий… И – беспомощный. Абсолютно, безнадёжно, до тошноты беспомощный.

Сколько слов осталось не сказано… Не произнесено вслух. Сколько дел – не сделано… Сколько невыпитого вина, неспетого, нестанцованного… Сколько всего могло бы быть, если бы не эта проклятая игра, не эта чёртова Лига, не эта… жизнь. Будь она трижды проклята!

И главное – ничего нельзя изменить. Ничего. Даже понять – за что? За что ему всё это? За что мне? Ведь мы были словно братья, ближе чем братья.

Остаётся только… Сжимать кулаки до хруста в суставах. Ненавидеть. Люто, бешено, до потемнения в глазах, до кровавых пятен перед глазами. И… надеяться. Надеяться, что это больше никогда, никогда, ни с кем не повторится. Хотя… Надежда – такая хрупкая, эфемерная, обманчивая штука. Как бабочка-однодневка.

Похороны… Пышные, торжественные, насквозь фальшивые и лицемерные. Съехалась вся родня – дальняя и близкая, знакомая и незнакомая, нужная и… ненужная. Какие-то тётушки, дядюшки, кузены, кузины… Все в чёрном, как стая ворон, слетевшихся на сход, с постными, скорбными, вытянутыми лицами, с заученными, ничего не значащими словами соболезнования… Лицемеры. Лжецы. Стервятники.

Я узнавал некоторых из них – кого-то смутно припоминал по визитам в замок де Али, много-много лет назад, с кем-то встречался в Лютеции, на балах или в салонах… Но было одно лицо… Одно лицо, которое я знал, которое я должен был знать, но никак, хоть убей, не мог вспомнить – где, когда, при каких обстоятельствах я его видел. И почему оно кажется мне таким… важным.

Девушка. Молодая, хрупкая… Но в этой хрупкости, в этой, казалось бы, беззащитности чувствовалась сталь. Невидимый, но ощутимый стержень. Красивая… Но красота её была какой-то… особой. Холодной, отстранённой, словно она была не здесь, не с нами, не в этом скорбном зале, а… где-то далеко-далеко. В другом измерении. И в то же время – в ней чувствовалась сила. Внутренняя сила, воля, характер… Словно она была выкована из той же стали, что и клинки лучших мастеров Клингена.

И взгляд. Этот пронзительный, обжигающий, словно раскалённое добела железо, взгляд, который, казалось, видел меня насквозь, до самого дна души, до самых тёмных её закоулков. Взгляд, в котором читалась… ненависть? Да. Ненависть, презрение и… боль. Невыносимая, нечеловеческая, вселенская боль. Но что-то меня в ней притягивало, тянуло меня как магнитом, отметило меня.

Мне представили её. Анжелика де Тони. Дальняя кузина покойного графа де Али.

И лишь потом, много позже, когда скорбная церемония закончилась, и гости, насытившись зрелищем чужого горя, утешив себя тем, что "слава Богу, не со мной", начали, перешёптываясь, переглядываясь и облегчённо вздыхая, разъезжаться по своим домам и поместьям, я узнал… Узнал о сестер Волка. О Хвостике.

Оказывается, она тоже была там. В карете. Вместе с братом. Когда раздался взрыв…

Их нашли не сразу. Точнее, – Волка нашли почти сразу. Вернее, то, что от него осталось… А вот Хвостика …Её нашли под обломками кареты, без сознания, всю в крови… Думали – не выжила. Но она… Она выжила. Её лицо… Бомба, эта дьявольская штуковина, не пощадила её. Осколки стекла, щепки, куски металла… Они оставили свои отметки. Навсегда.