Велеслав снова закричал, бросаясь к огню с копьём, но Ратибор ударил его кулаком в лицо. Охотник рухнул в грязь, хрипя, а вождь повернулся к людям. "Назад! – крикнул он. – Все назад!" Они побежали к срубам, кашляя, задыхаясь, падая в дымной мгле. Лада осталась у частокола, глядя, как леший борется.

Он поднял руки к небу, и ветер вернулся – последний, яростный порыв. Деревья за его спиной затрещали, падая, чтобы остановить пламя, но огонь был сильнее. Он пожрал опушку, добрался до глубины леса, и тень начала таять. Глаза лешего погасли, ветви опустились, и он рухнул – не как человек, а как дерево, с глухим стуком, что эхом разнёсся по округе. Дым поглотил его, и всё стихло.

Огонь горел ещё час, пожирая то, что осталось. К утру от опушки до глубины леса тянулась чёрная полоса – сотни шагов выжженной земли, усеянной обугленными стволами. Тишина легла на лагерь, тяжёлая, как камень. Люди вышли из срубов, глядя на дело своих рук. Велеслав сидел у костра, с кровоподтёком на лице, и молчал. Ратибор стоял у частокола, его топор валялся в грязи.

Лада подошла к кромке выжженного леса. Там, где упал леший, не осталось ничего – ни тела, ни следов, только горсть пепла, что ветер унёс в чащу. Она упала на колени, закрыв лицо руками, и заплакала – не от страха, а от горя. Она знала: они победили, но потеряли больше, чем могли понять.

Ратибор подошёл к ней, положил руку на плечо. "Всё кончено, – сказал он тихо. – Он ушёл". Но Лада покачала головой. Она чувствовала: лес ещё жив, где-то в глубине, и он не простит.

Огонь угас, оставив за собой мёртвую землю. Люди вернулись к своим делам, но смех пропал из лагеря. Они выиграли битву, но война с природой только началась.

Дым рассеялся к полудню, обнажив чёрную рану, что тянулась от опушки вглубь леса. Выжженная земля дымилась, обугленные стволы торчали, как кости, а воздух пропитался запахом гари и смерти. Поселение молчало. Люди ходили медленно, будто боялись нарушить тишину, что легла на лагерь после ухода лешего. Костры едва тлели, дети не играли, а женщины шептались, пряча глаза. Победа, о которой кричал Велеслав, не принесла радости.

Ратибор стоял у частокола, глядя на мёртвый лес. Его руки, привыкшие к топору, теперь висели без дела, а лицо застыло в усталой маске. Он не говорил с тех пор, как огонь угас, но все видели: вождь сломлен. Он велел разобрать обугленные брёвна, что остались у опушки, и сложить их в ямы – на дрова, на память, на что угодно, лишь бы занять людей. Но даже это не помогло. Дрова горели плохо, чадили, и тепло от них было слабым, как дыхание умирающего.

Лада сидела у сруба, глядя на пустое место, где раньше росла старая сосна. Её ветка с шишкой сгорела в огне, и теперь у девушки не осталось ничего, что связывало бы её с лесом. Она не плакала больше – слёзы высохли, оставив лишь пустоту. Ей чудилось, что в глубине чащи, за выжженной полосой, что-то шевелится – тень, шорох, намёк. Но она молчала. Люди не хотели слышать правду.

Велеслав изменился больше всех. Он больше не хвалился, не кричал о своей силе. После того, как Ратибор ударил его, он сидел у костра, уставившись в угли. Его руки, когда-то уверенные, дрожали, а глаза бегали, будто ждали удара из темноты. Он не говорил о звере, которого обещал убить, и не брал в руки оружия. Люди сторонились его – не из страха, а из презрения. Он был тем, кто разжёг огонь, и теперь его ненавидели молча.

Дед Вещий умер в ночь пожара. Его нашли утром, сидящим у стены сруба, с открытыми глазами и странной улыбкой на губах. Никто не знал, от чего он умер – старость, страх или что-то иное. Лада думала, что он видел конец и принял его. Его тело закопали у реки, подальше от леса, но земля была твёрдой, как камень, и могила вышла мелкой. Ветер засыпал её песком к вечеру.