Легенда о наследнике Артурия. Убить Элею Екатерина Ленькова

Семонт Хогер с облегчением выдохнул, найдя взглядом силуэт родительского дома на вершине утёса. В окнах горел свет. Семонт крепче стиснул поводья. Пришпорил коня, и тот поскакал галопом. Свистело в ушах. Ветер отвешивал хлёсткие пощёчины, трепал бороду и выбившиеся из причёски пряди. От холода сводило руки.

Смеркалось. Тучи чернильными разводами темнели на синем небе, где уже загорались первые звёзды.

“Я вывезу родных за границу. Опережу его, – подумал Семонт, вновь пришпорив коня. – Даурдосс, который находится в трёх часах езды отсюда, не определился со стороной. Дауры не выдают беженцев. А потом – мы укроемся в Золотых Песках и будем сидеть тихо, пока Ферад не подохнет.”

Семонт спешился. Наскоро привязал коня, но руки дрожали, выдавая волнение. Направился в дом. Каждая минута промедления могла стоить жизни ему и близким.

Дверь поддалась легко. Это было странно, ведь он не предупреждал родителей о визите, а отец всегда запирал засовы на ночь. Семонт отогнал дурную мысль.

“Может, сестра выходила за околицу? У этой егозы одни парни, да гулянки на уме, – он вошёл в прихожую, и половицы скрипнули под немалым весом. – Странно. Светильники зажжены, но дома тихо, будто спят все. Матушка экономна. Не будет она жечь масло просто так. Не порядок.”

Потрескивало пламя в светильниках, блики играли на деревянных стенах. Мерно тикали часы. Тик-так. Щёлк. Тик-так. Кружевные занавески, вышитые матерью, едва заметно колыхались от ветра. С улицы тянуло холодом.

Всё как в кошмаре. В кошмаре, который повторялся в течение последнего года. Семонт видел замершую прихожую. Видел, как сестрица, одетая в ночную рубашку, накрывает на стол. Видел себя на коленях посреди кухни. И просыпался в поту, ощущая привкус переспевших яблок на губах.

Семонт был провидцем. “Бесполезный дар”, – считал он. Каждое новолуние Семонт исправно пил зелье, блокирующее сны. Но в этот раз оно помогало плохо.

Предчувствие, утихнувшее было, кольнуло с новой силой. Семонт сжал рукоять тесака. С оружием он не расставался последний месяц, хоть и знал, что сталь бесполезна против графа Ферада.

– Ау! Есть кто живой? – Семонт с холодеющим сердцем ступал по застывшей прихожей. – Мама? Отец? Зория? Аннир?

Уличные накидки пёстрым ворохом висели на крючках, и Семонт желал, чтобы кто-нибудь, сестра или брат, спрятались там в шутку. Притихли, а потом выпрыгнули. Как делали прежде, в пору беззаботного детства.

Семонт обошёл три комнаты. Родительскую спальню. Просторную залу. Везде был зажжён свет и везде – ни души. Осталась кухня. Семонт сделал глубокий вдох. Постарался не думать о сне, посещавшем его весь последний год.

– Ау! – Семонт заглянул в кухню. – Хвала Небесам! Живые!

Было жарко. Пахло дымом и чем-то сладким. Сестра хлопотала у печки. Мать сидела в кресле, уткнувшись носом в газету, а брат катал игрушечную карету в углу, около поленницы. Сердце отмерло. Ферад до них не добрался. Но это пока. Семонт глубоко вдохнул, набрав в лёгкие побольше воздуха:

– Мама! Зория! Зовите отца, хватайте самое необходимое, и уходим! Быстро! – крикнул он с порога. – Нет времени на объяснения! Сюда едут!

– Тебя не было месяц, – ответила мать осипшим, каким-то не своим голосом, не отрываясь от газеты. – Я места себе не находила!

Сестра поставила на стол исходящую паром чашку. Как в том сне. Брат продолжил игру, не обращая внимания на препирательства взрослых. Что-то было не так. Их позы, расстановка, свет – всё безжизненно, излишне театрально. На кружеве Зории остались следы сажи. Эту белоснежную ночную рубашку, привезённую из-за океана, она держала в дальнем ящике: говорила, бережёт для первой ночи с суженым. А тут вдруг надела. И сразу испачкала. Тёмные волосы сестры были взъерошены, длинная чёлка спускалась на глаза. А лицо… на нём не отражалось эмоций. Ни тревоги, ни грусти, ни радости от внезапного прибытия брата – она была как зачарованная.

– Нет, – Семонт прошёл на кухню. – Нет, нет, нет…

Он опоздал. Сердце ухнуло куда-то в живот. Ноги подкосились.

– Я знаю. Ты здесь, граф! – Семонт извлёк тесак из ножен, сталь блеснула в свете огня. – Отпусти их! Если так хочешь убить меня – я не буду сопротивляться, но, Небом заклинаю, родных моих не тронь!

Ответа не последовало. Тишина давила на уши. Мать положила газету на колени. Брат выпустил из рук игрушечную карету и резко повернул голову. Трое пар глаз воззрилась на Семонта, и отблески пламени как-то странно отражались в них.

“Если только… – Семонт отогнал чудовищную мысль. – Граф – ментальник. Они просто зачарованы. Просто зачарованы…”

– Ферад! Выйди на свет, трусливое ты создание! Поговорим по-мужски! – Он огляделся, в надежде увидеть врага, вальяжно заходящего в кухню и ухмыляющегося.

Готового к переговорам.

Вновь тишина послужила ответом. Надежда угасла. Семонт протянул дрожащую руку, коснулся запястья сестры. Подтвердилась худшая его догадка: кожа была холодна, как студёная вода.

– Нет… – Семонт бережно убрал растрёпанную чёлку с лица сестры, чтобы увидеть в остекленевших зрачках красные огоньки некромантского колдовства.

Ярость наполнила его до краёв. Сердце билось, готовое разорвать грудную клетку, а магия мощным потоком ударила в голову.

– ЗА ЧТО?! – взревел Семонт, рухнув на колени и схватившись за волосы. – Я сделал всё, что ты велел! Приказал вымостить дорогу! Отдал чертежи! Зачем ты забрал невинные жизни?!

– Ты не закончил дело, – в один голос ответили мать, сестра и брат. Жутко, хрипло. – Ферад велел сброситься с Пелорского моста, но ты посчитал себя слишком умным. Вздумал обмануть его.

– Я не делал тебе зла, а они… они – тем более!!! – Семонт задыхался в беззвучном плаче. – За что?!

– Он предупредил, чем грозит неповиновение, но ты пренебрёг его словами, – ответил строенный мёртвый хор. – Мы могли бы жить, но из-за трусости твоей нас запомнят как убийц и похоронят за пределами кладбища. Мы ненавидим тебя. Ты виновен. Виновен в нашей смерти и том, что честь рода Хогенов навсегда опорочена. Умри с этой мыслью.

Они обступили его. То, что прежде было матерью, схватило Семонта за плечи холодными, сильными руками. “Брат” стиснул ноги. “Сестра” взяла напиток со стола и поднесла ко рту Семонта. Горячий ободок кружки коснулся пересохших губ, а в нос ударил запах, от которого едва не вывернуло наизнанку – что-то среднее между гнилыми яблоками и плесенью. Так пах тамеорий. Сильнейший яд из придуманных человеком.

Семонту ничего не оставалось, кроме как послушно сделать глоток. На мёртвом лице сестры не было ни тени жалости, а в глазах её всё ярче разгорались некромантские огни. Пальцы матери впивались в плечи. Семонт сделал новый глоток. Ещё один. Мертвецы слегка ослабили хватку. Сестра поставила кружку с ядом на стол.

– Последнее слово, брат, – прохрипела она.

В глазах Семонта помутилось. Сконцентрировав жалкие остатки силы, он изрёк последнее в жизни пророчество, зная, что бесполезный дар хоть единожды послужит орудием мести:

– Я погибну. Воссоединюсь с близкими. А ты закончишь дни свои в безумии и нищите. Ты будешь молить о смерти. Но она не явится. Тот, кого ты бросил в пламя сорок лет назад, сейчас он мёртв, но он вернётся и докончит дело… на сей раз тебя не пощадят…

***

Дверь, ведущая в кладовку, открылась с противным скрежетом. Из темноты выступил очень грузный мужчина, облачённый в мантию из благородного синего бархата. Мужчина стряхнул пыль с боков. Убрал с плеча прилипшую паутинку. Брезгливо скривился, глядя под ноги, на ботинки кремового цвета, когда-то безупречно сверкавшие глянцем, а теперь испачканные в саже и какой-то деревенской грязи.

– Паскуда ты, Сем, – он вытер ботинки об остывающий труп врага. – Даже дохлый – паскуда.

Граф плюнул на тело Семонта.

Каждую смерть он обдумывал тщательно, планируя всё до мельчайших деталей: будь то эмоции жертвы, переходящие из робкой надежды в ужас и глухое отчаяние, зажжённые светильники на месте убийства и ночная рубашка, которую Ферад сам выбрал для Зории. Он был художником. Граф испытывал экстаз, не сравнимый даже с близостью с женщиной, когда убийство шло по плану.

Ферад пнул безжизненное тело Семонта.

– Паскуда! – выругался он, но настроение уже было испорчено.

И когда? В момент наивысшего удовлетворения. Граф ожидал слёз, проклятий, обвинений, но никак не напоминания о том, что всё сильнее терзало его с каждым годом.

“Откуда он узнал? – Ферад запустил руку под воротник. Там багровела пятерня, оставленная сорок лет назад, после того пожара. – Слухи вышли за пределы дворца?”

Но выяснить что-то от Семонта не было возможности. О том убийстве сорок лет не вспоминали – отец, помнится, выплатил огромную компенсацию пострадавшей семье, и больше они с Ферадом не пересекались.

– Но какая ты всё-таки сволочь! – Граф вытащил из-за пазухи список, вычеркнул оттуда имя Семонта Хогера.

Из сорока имён осталось лишь четверо. Последние двое отмечены были красным – это значило, что с ними придётся попотеть. Особенно с последней.

П45.А4 Лишённый магического дара да не взойдет на трон.

П45.А5 Связанный кровной клятвой да не взойдёт на трон.

П45.А18 Все младшие сыновья аббари после рождения наследника первым сыном аббари да будут запечатаны или же дадут новому аббари кровную клятву.