Через полчаса, когда Илонка уже была готова бросить все и бежать домой к маме, появился он, ее брат Сергей. Ее личный рыцарь, который, похоже, успел не только принять душ и позавтракать, но и, возможно, спасти кого-то из горящего здания, пока она сидела и обдумывала план побега. С видом человека, для которого все двери мира открыты, он подхватил ее и решительно толкнул к двери. Двери, на которой красовалась табличка: «ОТДЕЛ КАДРОВ». Уже одно это словосочетание заставляло Илонку напрячься. От него веяло казёнщиной, пылью и неизбежностью.

Внутри Отдела Кадров горел яркий свет, поэтому на пороге этого кабинета Илонка почувствовала себя как товар на витрине. Она замерла на пороге под взглядами трех дам, которые с пренебрежением и превосходством посмотрели на нее. За массивным столом, словно древний, но очень бдительный цербер, восседала ОНА. Женщина, чье лицо, казалось, было высечено из гранита, а взгляд мог испепелить особо наглых соискателей прямо на месте. Илонка почувствовала себя мухой, случайно залетевшей в паутину.

Сергей, не обращая внимания на ауру вселенской усталости и недовольства, излучаемую Цербером, начал свою речь:

– У нас тут договоренность с начальником цеха сборки микросхем… моя сестренка, Илона… лучшая кандидатура…

Сергей расписывал ее достоинства так, будто Илонка была не просто 17-летней девчонкой, с треском провалившейся при поступлении в институт, а как минимум лауреатом Нобелевской премии по микросхемостроению. Цербер лишь изредка фыркала, ее губы были сжаты в тонкую ниточку, а глаза, казалось, сверлили дыру в черепе Сергея. Илонка же стояла, как нашкодивший школьник у доски, и мечтала провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе, исчезнуть.

Затем, после пафосного монолога, Сергей взял трубку телефона и, приложив палец к губам, будто посвящая всех в великую тайну, набрал номер.

– Алло, Иван Иваныч? Это я, Сергей. Да-да, по поводу моей сестры…

Он говорил с начальником цеха так, будто они вчера вместе пили вино на пикнике. А потом, с победным видом, передал трубку Церберу. Та взяла ее двумя пальцами, словно это была ядовитая змея, и произнесла в трубку что-то короткое и неразборчивое, но очень, очень недовольное.

Сердце Илонки в этот момент яростно выскакивало из груди. Оно стучало так громко, что, казалось, его слышали даже в соседнем кабинете. Страх, волнение, надежда – все смешалось в один гремучий коктейль. Она ждала приговора. И вот, после очередной порции невразумительного бубнежа в трубку, Цербер наконец-то отложила телефон и, взглянув на Илонку так, будто та только что украла у нее последнюю конфету, произнесла:

– Ладно. Оформляем.

Это было как гром с ясного неба! Слово-спасение! Слово-ключ к той самой «денежной и престижной» жизни! Илонка уже приготовилась упасть в объятия брата и расцеловать его, как вдруг он, словно призрак, начал растворяться в воздухе.

– Ну всё, сестренка, дальше сама-сама, – бросил он на ходу, уже одной ногой в коридоре. – У меня там дел невпроворот, сама понимаешь, важные дела…

И с этими словами, оставив Илонку один на один с гранитной дамой, он исчез. Просто исчез. Как будто его миссия по доставке ценного груза была выполнена, и теперь он спешил спасать мир от очередного кризиса снабжения, оставив ее на растерзание бюрократической машине.

Илона осталась наедине с Цербером. И тут началось. На нее обрушился бумажный водопад. Анкеты, заявления, автобиография. Какая автобиография, что она могла написать кроме «родилась, училась, провалилась в институт…» Каждая бумага требовала подписи, и каждая подпись казалась Илонке шагом к неизбежному заключению в этом бюрократическом аду. Рука устала выводить завитушки, а мозг отказывался понимать, зачем столько вопросов о папе и маме, о сестре, о бабушках и дедушках, если ей всего лишь собирать микросхемы.