Квартирный вопрос, или Как выжить студентке Елена Якушевич

Илона вошла в фойе института. Сердце отчаянно колотилось где-то в горле, заглушая гул голосов. У стенда со списками поступивших было многолюдно. Кто-то находил себя в списках и с радостной улыбкой и победным возгласом «Ура!» уходил прочь, а кто-то мрачнел и отправлялся в приемную комиссию за документами. Предвкушение и страх сплелись в тугой узел в груди Илоны, где-то там, в солнечном сплетении. Она сделала глубокий вдох, зажмурилась, пожелала себе удачи и шагнула ближе к стенду с вывешенными фамилиями.

Ее глаза метались по строчкам, прочерчивая путь по алфавиту. А, Б, В… Нетерпение боролось с паникой. Вот уже и буква «И»… И… И… Исаева, Игнатьев, Иванова… Илона затаила дыхание, медленно скользя пальцем по бумаге, словно боялась спугнуть свое имя. Она искала его, почти видя, как оно вот-вот проявится, выделится из череды чужих букв.

Но его не было.

Холодное осознание пронзило ее, как ледяная игла. Мозг отказывался верить. Нет. Это ошибка. Так не может быть. Она отпрянула, затем снова придвинулась, почти прижавшись лицом к бумаге. Глаза затуманились, но она заставила себя сосредоточиться. Перечитывала список, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Может, ее фамилия написана с ошибкой? Может, она в другом списке, на другой странице? Она лихорадочно перебирала листы, словно от этого что-то могло измениться. Каждый раз, когда взгляд пробегал по чужим именам, а ее собственного не находил, к горлу подступал горький ком.

Сердце не просто упало в пятки – оно рухнуло, провалилось сквозь пол, увлекая за собой все внутренности. Внутри образовалась зияющая пустота, ледяная и бездонная. Ноги стали ватными, и Илона почувствовала, как ее начало покачивать. Звуки вокруг стихли, мир сузился до одной точки – этого проклятого списка, на котором не было ее имени.

Это был удар. Удар, который выбил из нее весь воздух, все мечты, все планы. Ее мир, так тщательно выстраиваемый годами упорной учебы, рухнул в одно мгновение, рассыпавшись на миллионы осколков. Она стояла посреди толпы, чувствуя себя абсолютно разбитой, выставленной напоказ, в то время как другие радовались, поздравляли друг друга, обнимались. Их ликование казалось издевательством, усиливая ее собственное унижение.

Словно во сне, на ватных ногах, Илона медленно развернулась и пошла. Куда? За документами. Эта дорога к приемной комиссии, по которой она еще недавно шла с надеждой, теперь превратилась в путь позора и безысходности. Каждый шаг отдавался глухим эхом в пустой голове. Она чувствовала на себе взгляды, хотя, возможно, это было лишь ее воображение. Казалось, что все вокруг знают о ее провале, что на ее лбу крупными буквами выведено: «НЕ ПОСТУПИЛА».

В приемной комиссии все было так же безразлично и буднично. Короткий вопрос, машинальный жест, и вот уже папка с ее аттестатом и прочими бумагами лежит перед ней на столе. Илона взяла ее, и папка показалась ей неподъемной, словно в ней был не просто набор документов, а вся тяжесть ее несбывшихся надежд. Это было официальное подтверждение ее несостоятельности, ее неудачи. Без слов, без вопросов, она просто забрала ее и вышла.

И вот, спустя час, с этой папкой в руках, она сидела в автобусе, который вез ее домой. Апофеоз ее отчаяния наступил именно здесь, в мерном покачивании, которое лишь усиливало тошноту. Взгляд Илоны был пуст, устремлен в окно, но она ничего не видела. Перед глазами стоял тот самый список, на котором не было ее фамилии, и те лица, которые она представляла себе, произнося вслух: «Не прошла по конкурсу…» Теперь она сидела и вроде бы внимательно смотрела через окно на пейзаж, проносящийся мимо, но так она всего лишь отчаянно пыталась скрыть свои глаза, полные слез и несбывшихся надежд.

В голове вихрем крутились печальные мыли. Как она посмотрит в глаза родителям? Они так верили в нее, так гордились, так много для нее сделали, а она… она их подвела. И не только их. Как взглянуть в глаза учителям, которые столько сил вложили, убеждая, что у нее есть потенциал? А одноклассники? Те, кто уже праздновал поступление, кто уже делился планами на общагу и студенческие вечеринки? Как она покажется им на глаза, когда все ее мечты, все амбиции рассыпались в прах?

Самооценка рухнула и ушла куда-то ниже плинтуса. Она чувствовала себя ничтожеством, пустым местом, бездарностью, которая не смогла справиться даже с такой простой задачей. Рядом ехали они – счастливые, беззаботные, нарядные студенты. Студенты! Смеялись и строили планы. У них-то все получилось! У них впереди – лекции, вечеринки, новые знакомства, целая жизнь, расписанная по сессиям и каникулам. А у нее? Зияющая пропасть. Пустота. Бесконечная череда дней, лишенных смысла, без цели, без направления. Чем теперь заниматься? Куда податься? Как вообще жить дальше, когда главный план, к которому она шла последние годы, рухнул? Мысли о необходимости срочно искать работу казались невыносимыми, лишь оттягивая неизбежное признание собственной несостоятельности.

Хотелось рыдать в голос, уткнувшись в окно, покачиваясь в такт автобусу, который вез ее домой. Каждый толчок автобуса отзывался тупой болью в груди, а слезы, которые она так отчаянно пыталась сдержать, все равно предательски катились по щекам, оставляя мокрые дорожки на щеках.

Илона представляла, как переступит порог дома, как скажет:

– Не прошла по конкурсу…

Мама вздохнет и ответит лишь коротким и хлестким:

– Я так и знала!

Этот вздох, этот короткий, но такой емкий приговор, уже стоял у нее в ушах, заглушая шум автобуса и стук собственного сердца. Это была не просто констатация факта – это было подтверждение ее самых страшных опасений, что мама всегда в глубине души знала, что Илона не потянет, что она не такая способная, как всем казалось. Этот вздох был тяжелее любого упрека, он нес в себе горечь несбывшихся надежд, немых разочарований. Илона почувствовала, как к ее горлу подступает ком, а щеки вспыхивают от жгучего стыда. Это был не упрек, а нечто гораздо хуже – тихое, безысходное признание матерью ее несостоятельности, ее неспособности оправдать возложенные на нее ожидания. Она не просто подвела их, она подтвердила их самые худшие предчувствия.

Папа будет утешать и говорить, что «в следующем году попрубуешь вновь». Папины слова, призванные утешить, отдавались внутри еще одной волной отчаяния. «В следующем году попрубуешь вновь» – это звучало как приговор к еще одному кругу ада, к еще одному году унизительного ожидания, к еще одной попытке доказать то, во что она сама уже не верила. Год. Целый год. Пока ее одноклассники будут наслаждаться студенческой жизнью, открывать для себя новые горизонты, заводить друзей, она будет здесь, в этом же городе, в этом же доме, заново перелопачивать учебники, заново переживать эту агонию подготовки, а потом – этот же страх, это же унижение. Это был не спасательный круг, а якорь, тянущий ее на дно, к еще одному году неопределенности, пока все ее сверстники будут жить полной студенческой жизнью, а она – топтаться на месте, чувствуя себя отстающей, неполноценной, вечной неудачницей. Мысль о том, чтобы снова пройти через это, казалась невыносимой, отвратительной. У нее не было сил, ни физических, ни моральных, чтобы снова броситься в эту мясорубку.

Ее грудь сдавливало невидимым обручем, дыхание перехватывало, а слезы, которые она так старательно прятала, теперь грозили прорваться наружу безудержным потоком. Каждый метр, приближающий ее к дому, становился пыткой. Она представляла их лица – мамино, уставшее и грустное, папино, сочувствующее, но тоже полное скрытой боли. Она чувствовала себя не просто разочарованием для родителей, она была разочарованием для самой себя, для той Илоны, которая так усердно училась, так верила в свои силы, так грезила о будущем. Все ее планы, все ее амбиции, вся ее личность, казалось, были построены на этой цели, и теперь, когда цель рухнула, она сама рассыпалась в прах.