Кровь не вода. Часть 2 Альберт Таибов
«Враг – это тот, кто помнит твоё имя наизусть.
И тот, кто сотрет его без следа.»
От автора.
Дорогой читатель,
Перед тобой – сборник рассказов, каждый из которых – отдельная история, живущая по своим законам. Здесь есть место разным эмоциям: смешному и грустному, странному и трогательному, а порой – чему-то такому, что заставит задуматься или вздрогнуть.
Эти тексты рождались в разные моменты, в разных настроениях, но все они – части одного мира, который я хочу с тобой разделить. Возможно, в каких-то героях ты узнаешь себя, в каких-то ситуациях – отголоски собственных мыслей, а что-то покажется тебе совсем чужим. И это прекрасно.
Читай не спеша. Дай словам отзываться. А если захочешь поделиться впечатлением – я буду рад.
Спасибо, что открываешь эту книгу.
Таибов Альберт
«Бабушкины письма»
Лиза ненавидела этот дом. Старый дачный домик под Питером, где она проводила каждое лето в детстве, теперь казался ей заброшенным и чужим. После смерти бабушки пять лет назад сюда приезжали только для формальной уборки – родители хранили тут старые вещи, но жить было невозможно: скрипучие половицы, запах сырости и вечный холод, пробирающий до костей.
В этот раз Лиза приехала одна. Мама с папой были в отъезде, а в доме нужно было проверить трубы перед зимой.
– Хоть бы ничего не лопнуло, – вздохнула она, поднимаясь по шаткой лестнице на чердак.
Там, среди коробок с ёлочными игрушками и потрёпанных учебников её детства, стоял маленький деревянный сундук. Она видела его раньше, но никогда не открывала – бабушка говорила, что там «старое барахло».
Но в этот раз луч солнца, пробившийся сквозь пыльное окошко, упал прямо на него, будто подмигнув.
– Ну ладно…
Сундук не был заперт. Под крышкой лежала стопка писем, перевязанных голубой лентой, а под ними – потрёпанная тетрадь в кожаном переплёте.
Первый конверт был подписан незнакомым почерком:
«Моя дорогая Машенька…»
Лиза знала, что бабушку звали Марией, но близкие называли её Машенькой. А вот почерк… Она видела его раньше – в старых документах. Это был почерк деда, погибшего на войне ещё до рождения её отца.
Сердце забилось чаще. Она опустилась на пол, прислонившись к стене, и начала читать.
Письма были датированы 1943-44 годами. Дед писал с фронта – нежные, тёплые строчки, полные тоски по дому. Он рассказывал о товарищах, о редких минутах затишья, о том, как мечтал вернуться к ней и их маленькому сыну (отцу Лизы, который тогда был ещё младенцем).
«Сегодня видел поле с красными цветами. Вспомнил наши пионы у крыльца. Если бы я мог сейчас поцеловать твои руки…»
Лиза не могла оторваться. Она узнала, что бабушка и дед познакомились в этом самом доме – он тогда был молодым врачом, приехавшим на лето, а она – дочкой местного учителя. Они тайно встречались у реки, а потом, когда началась война, обвенчались за три дня до его отправки на фронт.
Самое потрясающее письмо лежало в самом низу. Оно было нераспечатанным, с пометкой «Вручить в случае моей гибели».
Лиза осторожно вскрыла конверт.
«Моя любимая. Если ты читаешь это, значит, я не вернулся. Прости меня за всё – за разлуку, за несказанные слова, за то, что не смог вырастить с тобой нашего сына. Но знай: я не исчез. Я там, где ты меня помнишь. В нашем саду, в шепоте листьев, в запахе дождя. А если тебе будет очень грустно – посмотри на пионы. Они расцветут для тебя. Твой навсегда, Андрей».
Лиза не заметила, как по её щекам потекли слёзы.
Она спустилась вниз и вышла в сад. Бабушка всегда ухаживала за цветами, но после её смерти всё заросло.
И тут Лиза увидела его. Одинокий куст пионов, почти задушенный сорняками, но… с одним алым бутоном.
– Но как?..
Она бросилась к нему, раздвигая траву. Цветок был настоящим – ярко-красным, как в письмах. И вдруг… Порыв ветра донёс до неё лёгкий запах духов – тех самых, бабушкиных. Лиза замерла.
– Бабушка?..
Никто не ответил. Но в этот момент она поняла. Дом не был пустым.
На следующее утро Лиза позвонила родителям.
– Мама, папа… Я хочу восстановить бабушкин дом, – сказала она твёрдо.
Они удивились, но согласились. Лизе стало ясно, зачем она здесь. Она разобрала все письма, отсканировала их и даже нашла старые фотографии в бабушкином альбоме. А ещё она посадила новые пионы. Теперь, когда она приезжает в этот дом, она чувствует – они здесь. Дед, бабушка, их любовь, пережившая войну, время и даже смерть. И когда ветер качает алые лепестки, ей кажется, что кто-то невидимый берёт её за руку и шепчет:
«Спасибо, что помнишь».
«Обещание»
Декабрь 1941 года. Деревня под Саратовом. Ветер выл в печной трубе, заставляя пламя керосиновой лампы трепетать. Вера сидела на краю печи, поджав босые ноги, и смотрела, как отец укладывает вещмешок.
– Пап, а почему тебя забирают? – её голос дрожал. – Ты же не военный.
Иван остановился, положил тёплые рукавицы на стол и присел перед дочерью.
– Видишь ли, ласточка, – он погладил её русую косичку, – фашисты подходят к Москве. Все мужчины сейчас нужны на фронте.
Мать, Марья, резко хлопнула заслонкой печи.
– Тебе-то зачем? У тебя бронь! Тракторный завод – предприятие важное!
– Маруся… – Иван подошёл к жене, но та отвернулась к окну, где за стеклом кружила снежная мгла.
– Ты обещал, что больше не уйдёшь. После финской…
Вера соскользнула с печи и вцепилась в отцовский ремень.
– Я тоже не хочу, чтобы ты уходил! В школе Никита сказал, что на войне убивают! Это правда?
Комната наполнилась тяжёлым молчанием. Только часы на стене мерно тикали, отсчитывая последние мирные минуты.
Раннее утро. Железнодорожная станция. Платформа была заполнена женщинами с красными от бессонницы глазами. Детишки, завёрнутые в платки, сонно клевали носами. Вера прижалась к отцовской шинели – она пахла махоркой и чем-то чужим, военным.
– Пап, а когда снег растает – ты вернёшься? – её голосок дрогнул.
Иван опустился на одно колено, чтобы быть с дочкой на одном уровне.
– Как только наша яблоня зацветёт – встретимся у калитки. Обещаю.
– Поклянись!
Он перекрестился, потом приложил её ладошку к своей щеке.
– Клянусь твоими косами и мамиными пирогами. А пока я буду писать тебе. Каждую неделю.
Громкий гудок паровоза разрезал морозный воздух. Марья, до этого молча стоявшая в стороне, вдруг бросилась к мужу:
– Ваня, ты же знаешь, я…
– Знаю, – он крепко обнял её. – Береги Верку.
Когда эшелон тронулся, Вера вырвалась из материнских рук и побежала вдоль состава:
– Па-а-ап! Не забудь про яблоню!
Каждое утро Вера первой выскакивала к почтовому ящику. Когда приходили письма, она аккуратно разворачивала солдатские треугольники и читала вслух:
"Мои родные. Жив-здоров. Вчера отбили атаку. Верочка, как твоя грамота? Учись хорошо…"
– Мам, папа пишет, что у них там снег ещё глубже, чем у нас! – девочка тыкала пальцем в строчки. – И что они кормят ворон!
Марья молча гладила дочь по голове. Она-то понимала, что значит "кормить ворон" на солдатском жаргоне.
Однажды Вера принесла из школы новость:
– Нам сказали собирать тёплые вещи для фронта! Я отдам свои варежки!
– Ты что, замёрзнешь, – мать нахмурилась.
– Но папе же холодно! – в глазах девочки стояли слёзы. – Он писал, что у них валенки промокают!
Марья молча достала из сундука недоплетённые носки и принялась лихорадочно работать спицами.
Апрель 1943 года. Письма приходили всё реже. Последнее было датировано январем:
"Дорогие мои. Сидим в окопах под Сталинградом. Холод страшный, но мы держимся. Верочка, если я не вернусь к цветению, посади под яблоней…"
Далее шли зачёркнутые строчки. Видимо, цензор не пропустил.
– Что он хотел написать? – Вера водила пальцем по неразборчивым буквам.
Мать резко встала, опрокинув табурет:
– Хватит! Никаких "если не вернусь"! Он обещал!
Впервые Вера увидела, как мама плачет.
Май 1943 года. Яблоня во дворе зацвела пышным цветом, но калитка так и не скрипнула. Вера целыми днями сидела на крыльце, глядя на дорогу.
– Дочка, иди ужинать, – мать положила руку ей на плечо.
– Подожди, мам. Папа же сказал…
– Вера! – Марья вдруг схватила дочь за плечи. – Папа не…
Она не смогла договорить. В калитку вошла соседка Акулина:
– Марья… Тебе… бумагу…
Похоронка была короткой: "Пропал без вести под Сталинградом". Вера выхватила листок:
– Это ошибка! Он же обещал!
Она побежала к яблоне, где земля была усыпана белыми лепестками.
– Пап! Ты же клялся!
Устав от слёз, Вера уснула прямо под деревом. Ей приснилось, что кто-то гладит её по волосам.
– Прости, ласточка…
Она открыла глаза. Над ней склонился отец – в той самой шинели, но без погон.
– Ты… обманул…
– Нет. – Он указал на цветущие ветви. – Разве я не вернулся?
Май 1965 года. Взрослая Вера вела за руку сына к памятнику погибшим.
– Мам, а почему ты кладёшь цветы к чужому имени? – спросил мальчик.
– Потому что у дедушки нет могилы, – она поправила алую гвоздику. – Но он здесь. В яблоневом цвете. В первом снеге. В нас с тобой.
Ветер подхватил лепестки с ближайших деревьев, унося их в голубое майское небо – словно миллионы неотправленных писем.
«Несыгранный вальс»
Кафе университета. Октябрьский дождь стучал в окна, а Алина, первокурсница журфака, злилась на весь мир – её ноутбук отказался включаться прямо перед сдачей репортажа.
– Эй, можно присесть?
Она подняла глаза. Перед ней стоял парень с двумя стаканами кофе – один явно предназначался ей.
– Нет.
