Ксения непроизвольно скривилась от такого избитого штампа, но спорить не стала.

Венки и плоты разгорались все ярче. Течение заметно ослабло, и потому яркие костры на воде медленным косяком удалялись от ковчега. На носу судна что-то громко взорвалось – это Руслан поджег самодельный фейерверк. Красные и синие искры ненадолго раскрасили темнеющее небо и сияющими скорбными каплями опали, затухая. Птицы ошалевшей толпой взвились в небо и с громкими криками бросились в рассыпную, так что весчане не решились на следующий поминальный залп.

К Ксении подошла и Люда – высказать слова соболезнования (Кирилл приходился ей дядей), получить в ответ поздравления с рождением дочери и увести мужа от красивой вдовы. Миша, обернувшись, хотел поймать последний взгляд Ксении, но ту уже заслонили собой Анна и Петровский.

– Кирилл был мне что брат, – Петровский обнял младшую сестру. – Прибрала вода хорошего человека. И наследников-то он не успел оставить…

– Дима! – возмутилась Анна и ткнула брата под ребра.

– Да что я-то? – Петровский осекся, увидев вытянувшееся лицо Ксении. – Да что в этих детях хорошего-то? Добрые такие, хорошенькие, пока младенчики, а потом вырастают в здоровых лбов и допрашивают тебя с пристрастием, не посмотрят, что дядька.

– Допрашивают?

– Да, спрашивают, кто где был, когда Ивана пришили. Руслан и Женька, а Федору отчитываются.

– Мы-то с Димой не имеем к этому отношения, как раз обедали вместе, – усмехнулась Анна, а Петровский бросил на нее быстрый взгляд, – но, по моему разумению, этому человеку нужно памятник ставить. Избавил вёску от убийцы и тирана в одном лице. Мы отомщены.

– И зачем Руслан твой полез в эту историю? Впился как клещ со своими вопросами, тьфу. Не сидится хлопцу, возомнил себя Головой вёски.

– Любит он Женю, – слабо улыбнулась Ксения. Она все еще надеялась, что эти двое помирятся.

Анна помрачнела.

– Дочь цыганки и разлучницы, дочь убийцы не войдет невесткой в мой дом. Пора бы уже ему это понять.

Такие у нее крошечные ножки и ручки, ладошка величиной с чайную ложку, а все тельце умещается, кажется, в одной руке. А пахнет она как сладко…

Свет в каюте был приглушен. Людмила кормила дочь, устроившись в глубоком кресле, та негромко сопела и причмокивала, выпростав ручонку из одеяла и ухватившись за грудь.

Миша с умилением наблюдал за процессом кормления и не понимал, как это вообще возможно: новая жизнь, новый человек и создали они его с Людой вместе. У него и статус новый, которым хотелось гордиться, – отец. Теперь их семья полноценна, теперь ему нужно стать серьезнее, теперь им нужно вырастить дочь правильно.

– Давай назовем ее Кристиной?

Люда дернулась, девочка потеряла грудь и разразилась громким недовольным криком.

– Как мою мать?

– Просто красивое имя.

– Отцу не понравится, – малышка, наконец, нашла потерянный сосок и затихла.

– Ну, это же наша дочь, тем более Федор всегда был на нашей стороне. Он и виду не подаст. Да и матери твоей уже давно, по всей видимости, нет в живых.

– Может, она и умерла уже, но отец ее любит и до сих пор страдает, нужно ли ворошить прошлое?

– У тебя в руках наше настоящее. Посмотри на нее – она же вылитая ты. Вылитая Кристина.

Людмила с любовью пригладила редкий пушок на младенческой головке, сжала ребенка чуть сильнее и поцеловала.

– Ну, пусть будет Кристина.

Два дня Женя собиралась с духом, прежде чем наведаться к Повитухе. Оттого, что связаны были с ней все самые жуткие события, болезни и смерти, да и редко она появлялась в вёске, Повитуха была фигурой, окутанной тайной и почтительным страхом. И прийти к ней просто так с вопросом: «А где вы были, когда Ивана убивали?» – казалось верхом наглости. Но Женя еще на похоронах поклялась самой себе, что узнает, кто убийца, и добьется для него положенного наказания. Смерть отца требовала отмщения, и не важно, что его последние слова были совсем не об этом.