Ковчег Татьяна Владимирова

И решено было уничтожить человечество, ибо в этом повинны были сами люди.

И не дали боги ни одного им шанса, но спастись позволили избранным.

И появилась вода, низвергавшаяся водопадом с неба,

И явились боги, в смертельном убранстве своем, – прекрасные.

И принесли они смерть,

И не было живым спасенья.

И опустилась на землю тьма,

И в глину обратились люди.

И закачались на волнах ковчеги…

Дом был большим и темным. У кровати чадила единственная свеча. В ее жалком свете умирала роженица. Лицо ее, прежде светившееся здоровым румянцем, усохло, резко обозначились скулы. Посеревшие губы неестественно улыбались. Только яркие синие глаза светились прежней жизнью и не собирались с нею прощаться. Ребенок надрывался на руках у повитухи, и крик его был последней ниточкой, связывающей мать с жизнью.

– Знаешь ли ты, Маша, на что обрекаешь девочку? – прокряхтела высокая старуха, покачивая ребенка на руках.

– Знаю и жалею ее… Хотела бы я быть с ней рядом, когда… – слова давались женщине с трудом. Она не хотела умирать, но у нее почти не осталось сил, чтобы бороться еще и за свою жизнь.

– Ты плохо жила, а расплачиваться придется девочке. Она переживет тебя ненамного. И будет несчастлива. И этого не изменить. Ш-ш-ш, спи, деточка, спи…

Ребенок на руках у старухи замолчал и засопел засыпая. Звонкий крик его остался лишь звоном в ушах умирающей женщины.

– Нет, нет… – мать попыталась протянуть к дочери руки, но не смогла. Глаза ее потухли, а тело вытянулось под одеялом, будто женщина попыталась улечься поудобнее.

Со стуком распахнулась дверь спальни.

– Как она? Что с ней?! – взревел, ворвавшись в комнату, высокий темноволосый мужчина.

Повитуха, казалось, согнулась еще ниже и заговорила ломким старческим голосом:

– Преставилась мать. Вот девочку привела. Женечкой велела назвать. Ты б, Иван, калыску поставил да кормилицу девочке нашел… Сиротинушке…

***

– Женька, на Купалье идешь? Наши возле реки дуб срубили здоровенный – кострище будет до неба!

– Гриш, – девушка лет шестнадцати оторвала синие словно цветок василька глаза от вышивания и со сдерживаемым раздражением посмотрела на перепачканное в саже конопатое лицо соседа, торчавшее в распахнутом окне, – ты не обижайся, но со своим Купальем плешь мне проел. Не знаю я, не знаю! Вот будет настроение и девчонки – пойду. А то знаю я, как вы потом голышом с обрыва сигаете!

Пухлощекая голова с непослушными короткими белыми вихрами обиженно надула большие губы:

– Я папараць-кветку иду в лесу прятать, думал, тебе подсказок оставить. Ну, как хошь, – голова из окна пропала, а через секунду послышался шлепок неудачно приземлившегося тела.

– Цветы не помни! – запоздало крикнула девушка.

Не прошло и пяти минут, как калитка во дворе снова скрипнула.

– Эй, курочка, выгляни в окошко, дам тебе горошка, – пропел девичий голос совсем рядом с окном.

– Свет, держи своего брата подальше от меня, – Женя перегнулась через подоконник и улыбнулась подруге.

– Эт которого? Гришаню? Или Миша и к тебе клинья подбивает? – такая же зеленоглазая и веснушчатая, как и старший (всего на год!) брат, Света задорно сморщила курносый нос и повела плечом, сбросив с груди толстую пшеничную косу.

– Слава богу, Миша мне только конфеты из города привозит. А Гриша мне проходу уже неделю не дает: пойдем на Купалье да пойдем.

– А ты что?

– А я что? Если Руслан и сегодня не позовет, придется дома сидеть. Ну, или назло ему пойду с Гришей.

– И разборок не боишься? Подерутся же.

– Ну и что. За мою маму отец тоже дрался.

– Ну-ну, то-то он и тебя порой поколачивает, – хмыкнула Света и, обернувшись, заскороговорила: – А вот и твой ненаглядный. У костра встретимся. Побежала я.

Женя скрылась в окне в ту же секунду – бросилась к зеркалу. Поправила две черные как смоль косы, покусала губы, пощипала щеки, чтобы разлился румянец по светлой коже, пригляделась, не потекли ли подведенные тушью ресницы. И уселась в кресло, как ни в чем не бывало.

Под окном раздался закладывающий уши свист. Девушка улыбнулась, но от вышивания не оторвалась: нечего порядочной девушке на свист откликаться.

Дом, стоявший на вбитых в грунт бетонных опорах, возвышался над землей метра на полтора; такие дома были у всех в вёске – спасало от частых дождевых разливов реки. Возле дома росла кряжистая невысокая ива. Хитрость была в том, чтобы с ее веток допрыгнуть до подоконника, зацепившись же за него, ноги можно было поставить на удобный приступок.

Руслан был ловчее Гриши, и Женя постоянно вздрагивала, так и не привыкнув к его бесшумным появлениям.

– И почему моя принцесса вянет взаперти, точно узница в башне? – Руслан подтянулся на руках и легко оседлал подоконник, рисуясь перед девушкой.

– Отец велел его дождаться, – Женя улыбнулась, скользя по нему влюбленным взглядом. И там было на что смотреть: к своим девятнадцати годам парень вымахал на добрых два метра и был выше всех мужчин в вёске. Его нельзя было назвать качком (модное словечко среди горожанок), он был худощав, но жилист и вынослив. Лицо с острым подбородком носило загар с ранней весны и до поздней осени. Волосы цвета спелой пшеницы Руслан по-бунтарски отпустил до плеч, чем неимоверно раздражал свою мать, но заставлял вздыхать добрую половину вёски. Сохли девушки по волосам и тонули в глазах: темных, карих, непонятно как оказавшихся на его славянском лице, да еще опушенных длинными, как у девчонки, ресницами.

– Гришаню видел. Пообещал он тебе папараць-кветку? – Руслан ухмыльнулся, но глаза остались холодными и цепкими.

– Пообещал, – а пусть помучается, как она мучилась, пока ждала его.

– А я капкан в лесу медвежий поставил, – его ухмылка стала еще шире.

– Очень смешно, – Женя потянулась за вышиванием, но Руслан схватил ее за руку:

– Со мной пойдешь?

– Руслан, я не знаю, у нас еще сено в поле не собрано и хозяйство не покормлено. Я к десяти часам ноги протяну. Какая уж тут папараць?..

– Развеешься, у костра посидим, байки потравим. Это же как ночное, только веселее!

– Ну…

– Это очень важно для меня, – Руслан заглянул ей в глаза, и Женя утонула в них в который раз.

Во дворе скрипнула калитка.

– Отец, – одними губами произнесла девушка, мгновенно побледнев. Руслан скатился с подоконника внутрь комнаты. Навострив уши, они напряженно вслушивались в звуки жаркого июльского дня, что врывались в распахнутое окно. Тяжелые шаги обогнули угол дома, застонали под ними рассохшиеся ступеньки лестницы.

– В половину одиннадцатого на обрыве, – шепнул Руслан Жене прямо в ухо, обжигая быстрым поцелуем, и рыбкой сиганул из окна. Только ива зашелестела.

– Опять твой хулиган по окнам лазит? – Иван вошел в комнату и неодобрительно посмотрел на дочь, которая невозмутимо продолжала вышивать. Она была совсем не похожа на него – ни одной, даже самой маленькой черточкой. Иван был плотно сбит и достаточно высок. Его дочь, тонкая, как тростинка, обещала подрасти еще. У него было волевое квадратное лицо, а ее было мягким, округлым. Над его серыми глазами нависали всегда нахмуренные кустистые брови. Темные с проседью волосы даже в юношестве не принимали такого угольно-черного оттенка, как у его покойной жены. Женя была вылитая Мария в девичестве, этого не оставил без внимания никто в вёске, разве что слепые: тонкие черты лица, изящные брови, прямой нос. Вот только щечки Женины еще не расстались с детской припухлостью, а губы имели свойство надуваться бантиком, тогда как у Марии они были очень подвижными и постоянно демонстрировали настроение хозяйки.

– С чего ты взял?

– А от него душок такой мерзкий остается… Ты сено повернула?

– Да, – девушка поморщилась, зная, что последуют новые указания.

– Вечером в копы собери да накрой пленкой. Попроси Саврасовых подсобить, на той неделе у них будем косить. Мне к Дудковым надобно зайти, ужинай одна. Кобылу и коз я покормил. У кур насыпано, псу похлебку свари. Табун, кстати, на следующей неделе наш.

– Пап, а знаешь, какая сегодня ночь?.. – Женя начала издалека.

– Какая?

– Праздничная, волшебная… – мечтательно протянула девушка. – Наши костер возле реки палят. Девчонки все будут.

– Никакого Купалья. Знаю я, какие там будут «девчонки»!

– Ну, па-а-а-п!

– Дома сиди, – рявкнул Иван, развернулся и вышел из комнаты.

Женя стиснула зубы и со злостью воткнула иголку в ткань. Ойкнула и слизнула капельку крови с проколотого пальца. Нет, так не пойдет. Руслан ждет ее на Купалье, а значит, она будет там. И если она все сделает как надо, отец даже не заметит ее отсутствия. Они с Русланом уже взрослые, стекла не бьют и копы соломы не поджигают. Ей уже шестнадцать! Ишь, нашел, что запрещать!

Вечерело. Вся молодежь после трудового дня уже была у реки, готовилась к празднику. В вёске стояла непривычная тишина. Иван шел, глядя себе под ноги и не поднимая головы, по укатанной телегами дороге. Настроение было хуже некуда: Повитуха опять принялась за старое, никакие разговоры с ней не помогали… Да совесть мучила: может, и стоило отпустить Женьку. Эх, если бы не Руслан этот нахальный! Вот же змей, увивается за девчонкой!

– Вань, а чагой-то ты Женьку свою на Купалье не пустиу? – окликнул мужчину старушечий голос. – Стасовы дык усе пяцёра там, Люда Мишкина ток брюхатая дома сядить.

– Малая еще, баб Маш.

Иван только диву давался, как скоро бабки на лавочках разносили вести. И это даже не вставая с оных!