Бабулька отдала свою свечу Вольке и показала в сторону хлева. Богатырь с Пушком прошли внутрь через дверной проём, самой двери не было. Тусклое сияние свечи осветило внутреннее пространство скотника: справа у яслей стояла чёрно-белая козулька с двумя козлятами и задумчиво жевала сено, слева был огромный стог сена, под ногами, естественно, валялся целый слой козьего помёта. Кошак сначала учуял запах мышей, а долей секунды позже и увидел: две мышки пискнули и рванули в разные стороны, спасая жизнь. Ещё через миг Пушок сидел, а из его рта торчал мышиный хвост, который он потихоньку засосал внутрь, как макаронину. Ужин, таким образом, у котэ уже состоялся.

Крестьянский сын пошёл укладываться: руками примял себе место на сене, там, где погуще. Тут и бабка подоспела с ещё одной свечой, принесла полный котелок овсяной каши и кувшин козьего молока. Всеволод поблагодарил Агафью, пожелал ей доброй ночи и принялся ужинать. Котейка уже поел, но пару раз мяукнул насчёт десерта, Волька и ему налил молока в крышечку своей крынки из дома. А потом пришёл и сон-угомон, который лучше и охотнее нападает на сытых желудком. Не прошло и пары минут, как по всему хлеву разразился богатырский храп, от которого сотрясались стены. Пушок только было устроился рядом, но слишком громкий шум раздражал и мешал расслабиться. Котька залез на храпуна и попытался заткнуть ему рот лапкой. Волька заткнулся, что-то пробурчал сквозь сон, перевернулся на другой бок. Через минуту храп возобновился немного в другой тональности. Кошак проклял этот мир и заткнул уши.

Только котэ успел заснуть, как у него начался приступ. Он резко проснулся, дико выпучив глаза, оттолкнулся всеми четырьмя лапами от могучей богатырской спины Всеволода и откатился подальше. Пушка корёжило, он нагревался и потел, он скрючился, держась лапками за пузико, и глубоко дышал. А нагревался он всё больше и больше: сено вокруг него уже начало тлеть. Понимая, что ещё секунда промедления, и вспыхнет пожар, котяра с усилием, через боль, перекувыркнулся и скатился на земляной пол. Оно пыталось вырваться, как всегда невовремя. Котька держался изо всех сил, пытаясь не выпустить его, ещё не время!

Прошли пара минут, кота отпустило, он устало забрался на своё место поближе к Вольке и мгновенно отключился. От этих приступов был один несомненный плюс: блохи все единоразово дохли от жара. Правда, обычно проходило пару дней, и они откуда-то всё равно заводились, терзая Пушка, чтобы тому жизнь мёдом не казалась.

Рано-рано утром, покуда солнце ещё не встало, Всеволод проснулся от того, что кто-то рядом чётко и довольно разборчиво бормотал:

– План воплотиться среди людей – говно! Я не хочу в нём участвовать, я брезгую!

Витязь принял вертикальное положение, потянулся, зевнул, протёр глаза и посмотрел на кота.

– Котик-котик, мяконький животик, ты не слышал, кто тут сейчас глаголил?

Пушок, который старательно наводил утренний марафет, прервался и посмотрел на Вольку как на идиота.

– Ну ладно, раз так. Наверное, приблазнилось во сне. Пора вставать и в путь!

В этот момент Агафья, как положено деревенской бабке, ни свет ни заря припёрлась доить козу, подставив под неё деревянное ведро с верёвочной ручкой. Бабка спутала козульке задние ноги, со скрипом уселась на маленький табурет, смазала соски сливочным маслом и начала поочерёдно выпрыскивать струйки молока в ведро. Пушок, чуя лакомство, подбежал к бабке и потёрся ей о ноги. Агафья намёк поняла и пару раз брызнула в сторону кошака, который ловко на лету поймал драгоценные капли.

– Куда путь держишь, добрый молодец? – спросила Агафья.