– Никто из них даже не пошел в школу…

Я обнял маму – и мы долго сидели рядом, не говоря ни слова. Я понял, что мысли об Италии и Южной Америке, о Доминике и Джеральдине, об осьминогах и белоснежных яхтах в лазурных водах придется выбросить вон. Моя судьба теперь тут – быть рядом с мамой, на Западной улице. Хотелось плакать и даже выть.

Утро началось отлично. Позвонила по видео Доминика. Она была так сексуальна, так ласкова, так весела! Настолько, что все проблемы, которые накануне легли на мои плечи тяжелым мокрым сугробом, показались сущей ерундой.

– О, давай ты приедешь обратно скорее! Забери свою маму и эту милую собаку и живите тут, кто же не дает тебе? О, у твоей мамы есть дом? Его можно сдать в аренду или продать – и ты не будешь жить с мамой в гостях у моей родни! Тебе будет удобнее в моей стране. О, конечно же, я помогу вам найти жилье… О, моя мама будет так рада познакомиться с твоей…

Доминика любое предложение начинала с этого «о».

Я говорил ей, что люблю её и что больше всего на свете хотел бы проснуться с нею в одной постели. Она смеялась, закидывала волосы назад и её длинные асимметричные серьги блестели на солнце. Я подумал, что стоило бы снова взять в руки краски – лишь бы нарисовать её. Я даже представил, как веду томно изогнутую линию – завиток волос, шея, серьги…

«Серьги…»

Что-то вспыхнуло в моей голове. Я вдруг понял, что никогда не видел Доминику без этих серег.

– Что они значат, эти символы? – перебил я щебет моей знойной богини:

– Они же что-то означают?

– О…

Если бы после странностей последних дней я не стал чувствителен, как летучая мышь, – клянусь, я бы и не заметил, что Доминика смутилась. Мы говорили, как обычно, на итальянском – точнее, на нашем собственном суржике из итальянского и английского. И я знал, что, когда в речи Доминик становилось больше английских слов – она лукавила.

– О, это просто серьги. Я их купила давно в какой-то piccolo negozio. Я не знаю, что это за символ. Я думала, это просто абстракция. Так. Aggeggio…

"Всего четыре итальянских слова, включая «о».Она врет»

Я перевел разговор на другое и простился. Надеюсь, я не спалился – и Доминик ничего не поняла.

«Возможно, я психопат и параноик», – я покрутил эту мысль в голове, словно попробовал на вкус. А потом нарисовал эти загогулины – и загнал изображение в поисковик.

«Символ забвения», – выдала мне сеть. И тут же моя собственная память подкинула странное слово – «обливиАрэ».

«Я знаю, что такого слова не существует. Есть слово oblio – „забвение“ по-итальянски. Есть oblivion – то же самое по-английски. „Забудь“ по-итальянски dimenticalo, от него образовано название болезни: „деменция“. По-английски „забыть“ – „to forget“. Obliviare… такого слова нет, я уверен. Но я точно слышал это слово…»

Слово звучало в моей голове двумя голосами, мужским и женским, в унисон. И почему-то вспоминался вкус горькой, солоноватой воды, похожей на подогретую минералку.

«Ненавижу минеральную воду!»

Я схватил папку с рисунками. Я должен, должен был что-то нарисовать! Маленький мальчик, знавший нечто тайное, а потом позабывший, должен был оставить мне мостик в свою реальность.

– Вот оно!

На листе бумаги, лежавшем передо мной, была изображена вода. Сверху – светло-голубая, пронизанная лучами солнца. Внизу (видимо, в толще или ближе ко дну) она становилась черной. Я нарисовал несколько фигурок, погруженных в воду, которых зачеркнул косыми крестами, а после нарочито грубо замазал черной краской. Увы, они были неразличимы. На обороте листа тонким карандашом, мелкими буковками было написано «я забыл»