«Афтопотрет с харошим метведем Ачибалдом и папой в полях жиланий» – было написано на обороте. Почерк был мой.

Изучение собственных детских рисунков дало мне много поводов для размышлений. Отца я то и дело отчего-то изображал в короне. «Метведь Ачибалд», к моему удивлению, присутствовал на доброй половине рисунков. Я начал припоминать, что в раннем детстве отчего-то жаловал именно игрушечных медведей – может, всё дело в этом? Еще примечательны были «сереневый дворетс» и «малиновый сад». В саду, по воле моих детских фантазий, произрастали ягоды-малины размером с два кулака. А во дворце, судя по моим «пейзажам», господствовали странные для дворцовых интерьеров цвета всех оттенков фиолетового. Отец почти повсеместно изображался с короной на голове – и, помимо меня, рядом с ним то и дело находились какие-то две девицы в пышных «принцессиных» платьях, повыше и пониже. Высокая носила узкую маленькую корону. На обороте одного такого листа тоже была подпись – «Папа я и Силизтина».

– Я и не знала, что многие твои рисунки подписаны, – сказала мама, тихо подойдя сзади:

– Я никогда не переворачивала листы… Как же жаль, что ты так и не стал художником! Какие краски! Какая палитра! Как же ты был талантлив…

Я не с нею стал спорить. Многие дети рисуют. Наверняка, кто-то рисовал и получше.

– А кто такая Селестина? Вот, девочка в короне? Мое детское увлечение?

Мама погладила меня по голове.

– Когда тебе было пять или шесть лет, тебе кто-то рассказал про твоих умерших старших сестер. Наверняка соседи… Люди бывают очень жестокими – они, я уверена, даже не подумали о том, как это могло на тебя подействовать… Ты очень впечатлился и стал придумывать о сестрах истории. Рассказывал мне, что они вовсе не умерли, а живут во дворце и стали принцессами. Светлану ты называл Селестиной, а Юлю – Июнией. Это было так трогательно…

Я сжал ее ладонь в своей.

«Как бедная мама вообще смогла пережить такую утрату? Две дочки, одна за другой?! Откуда у нее взялись силы еще и на меня?!» Кажется, я понял, почему никогда не верил в бога – да и теперь не хотел верить.

– Иногда ты представлял, будто играешь с ними. Рассказывал мне, как Селестина брала тебя на руки и угощала ягодами. А Июния – вредная, и ревнует к тебе отца. Ты обижался, что я считаю твои рассказы фантазиями – и в доказательство своих слов рисовал для меня эти картины…

– И когда я прекратил такие игры? – мой голос слегка дрожал, когда я спросил об этом. Может, сегодняшний Арчибальд был галлюцинацией – и я потихоньку трогаюсь умом? С меня бы сталось.

– Лет в восемь. Ты же поздно пошел в школу. Папа все считал, что ты к ней не готов. Что тебе рано, что ты ещё мал. Когда ты стал школьником, все эти фантазии разом перестали тебя занимать…

В сознательном возрасте я никогда не говорил с мамой о сестрах, но тут решился.

– А у тебя остались фотографии Светланы и Юли?

Мама сходила ещё за двумя альбомами. В каждом из них жила девочка от рождения до шести или семи лет. Первая была белокурой, высокой для своего возраста – похожей на отца, но с глазами мамы. У нее было недетски серьезное личико. Вторая была, скорее, схожа со мной – треугольное лицо с острыми скулами, мягкие пепельные волосы, скорее взлохмаченные, чем кудрявые… она унаследовала пухлые мамины губы – не будь их, мы могли бы сойти с нею за близнецов. Старшая девочка почти на всех фотографиях щеголяла в нарядных платьях, младшая явно была пацанкой – ее платьица смотрелись так, словно их надели силой и только для фото.

– Светланы не стало в семь, Юленьки в шесть, – сказала мама, закрывая альбомы: