Продавец уже понял: эстранхеро, иностранец. Выхватил из кармана бумажку и карандашик, быстро написал и показал. Антон увидел цифру и усмехнулся. Ему этот шкаф поместить некуда, он больше его здешнего пэнсьона с железной койкой. А вот взять – вдруг проклюнулась нелепая мысль – да и купить этот шкаф, раз так похож, словно родной братец, на фамильное достояние Шапелей… Поставить, куда разрешат, да и жить в нём – климат здешний позволяет… А что? в прежние века, он слышал, в шкафах спали. Завести тут кусок Браславщины и поселиться в нём…

Он с трудом прогнал наваждение своей мимолётной фантазии. Хватит прикидываться, быть фальшивым паном. Обнаружить, что он вовсе не покупатель?

– Но, – сказал он, постучав по створке. – Ке… ке эс эсто? Ке… за дерево?

– Ке? – не понял продавец. – Эль роперо[64]… армарьо[65]. Ун вестиарьо[66]. Апарадор[67], – предлагал он варианты. – Гуардароппа[68]…

– Это-то понятно, пан продавец, – помотал головой Антон. – Разумеется, гардероб. У нас называют шафа. Я хочу знать, что это за дерево?

Продавец озадаченно пожевал губами:

– Дэррэво?..

– Материал, – сообразил наконец Антон.

– А! – догадался и продавец. – Мадэра[69]! Эсте эс хакара́нда[70], сеньор…

Из глубины магазина двое внесли массивный тяжёлый стол и стали пристраивать к стене.

– Хакаранда… – озадаченно повторил Антон. – Что это за хакаранда такая… Первый раз такое слышу. Так мадэра или хакаранда? Напишите мне на бумажке, пожалуйста. Пор фавор[71].

Двое со столом разом обернулись к нему.

– Эге! Русский, что ли?

– Да! – растерянно и радостно отвечал Антон. – Я из Белоруссии!

– Земляк! – переглянулись двое со столом.

Довольная Юлька придирчиво вглядывается в глубины большого зеркала в дверце резного шкафа, поворачивается так и этак, откидывая пряди тёмной густой копны высоко заколотых волос гордой головы на стройной гибкой шее. Аня озабоченно оглядывает сложно скроенные места в недошитом платье, приседает на корточки, ровняет быстрой намёткой подол, расправляет складки, одёргивает, прихватывает лишнее, закалывает булавками, вынимая по одной из целого пучка, зажатого в губках маленького ротика. Наконец булавки кончились, она поднимается на цыпочки, неделикатно встряхивает платье на рослой сестрице, словно на манекене, и, отпустив, отстраняется для общего впечатления. Неплохо! Сидит как влитое. Ещё бы – красивому всё идёт, как говорит мама.

– А может, вот здесь уже не надо пуговки? Давай просто пристрочу. Смотри, Юлька, вот так, как булавкой заколото.

– Ой нет, Аничка, пуговки шикарные! – вмиг пугается и расстраивается Юлька.

– Ну знаешь, во всём мера нужна. Перебор будет с пуговками. Да и не успеваю я. Во сколько у вас там бал?

– В три. Ну только не бал. Какой бал! Заседание учёного совета. Яша выступает с докладом. По своей диссертации. Мне надо произвести впечатление! Яшу не опозорить.

– Произведёшь, произведёшь. Что это тут топорщится… Юлька, стой, не дрыгайся.

– Ой, знаешь, а вчера! Когда мы с ним шли в клинике по коридору… Представляешь, сбоку, слышу, говорят: какая красивая пара! Я уверена, что это про нас с Яшей.

– Ну ещё бы! Ты у нас богиня. Это мы с Яниной и Петя – в маму, маленькие, не повезло, а Феликс и ты в папу пошли.

Став рядом с Юлькой, Аня заглядывает в зеркало – маленькая и хрупкая, она едва достаёт до плеча высокой статной младшей сестре. Кабинетная статуэтка рядом с парковой статуей.

– Да, Юлька, – удовлетворённо заключает Аня, – ты у нас удалась! Даром что младшенькая… как это называется? – поскрёбыш. Давно ли голоногая бегала, а теперь и не скажешь, что младшая.