Наверное, вот здесь-то можно сделаться «королём», как все эти вальяжные кабажеро за этими блистающими витринами, в столь же блистающих сорочках, дорогих галстуках с тяжёлыми золотыми заколками, в идеального покроя костюмах, – они выходят из этих стеклянных или тяжёлых дубовых резных дверей, заботливо поправляя набриолиненные проборы своих безукоризненных, волосок к волоску, стрижек; высоко задрав носы, небрежно садятся в свои лимузины… Панове, по-нашему говоря. У нас ровно такие тоже имеются. Это то, что тебе нужно? Но нужен ли ты Байресу, Антон Шапель?

Решил, что здесь будет проще и легче. И как за это взяться? Где та заветная тропинка в ряды кабажеро? Хлопок Чако тебя не обнадёжил. Всего, что ты там заработал каторжными трудами, пока хватает только на путь домой да приодеться, чтобы не смотрели как на бездомную паршивую уличную шавку. Здесь встречают точно по одёжке – он понял это в первые же дни: тут тебя в парусиновых альпаргатах[55] и мятых брюках-пиджаке даже на порог приличного заведения не пустят. Видел, как подобных наивных гнали прочь, грозя полицией. Матка бозка, подумал Антон, гонору больше, чем у польских панов. Потому к своим заботливо сбережённым, привезённым сюда с родины на дне фанерного чемоданчика костюму и рубашке тщательно выбрал и прикупил, прикидывая каждый сентаво, ботинки, галстук и шляпу. Чтобы не приняли за гаучо из дикой пампы, который пригнал в столицу табун на продажу. Пусть он пока фальшивый пан с почти пустым карманом, но надо же с чего-то начинать. Сходил в цирюльню, как там у них… пелюкери́ю – тоже красивым проборчиком обзавёлся…

Антон посмотрел на своё отражение в стекло очередной витрины. Снял шляпу, заботливо убедился, приглядываясь, что пробор не нарушен. Остался доволен: Анельке бы понравилось… Местный пелюкеро поработал на славу. На чакре зарос, в зеркало было некогда и незачем смотреться. Там с Тадеком Далецким друг друга стригли уж как могли, чаще и просто наголо брились. Наверное, чуть не первый раз в зеркало внимательно погляделся, когда в себя приходил, переломанный. Помимо дикой боли в голове, груди, ногах-руках – с лицом было что-то страшное, рот не желал раскрываться. Первая мысль была, что лицо изувечено, что Анелька ужаснётся и не узнает… Вид тогда был и в самом деле устрашающий. Чудом счастливо уцелели глаза и зубы, но вспоротая до самых губ щека заживала долго и мучительно. Кормился только кашами да киселями, спасибо женщинам Далецких. Шрам остался, конечно, заметный, но мужчин, считается, шрамы украшают? Как в бою побывал… впрочем, чем это был не бой, там, на чакре?

Пелюкери́я – надо запомнить. По вывескам удобно усваивать их слова, кое-что уже знакомо. Панадери́я – хлебная лавка, пан – хлеб. Важнее слова нет, хлеб всему господин… Занятно, что совпадает с польским «пан». В его пэнсьоне, где нечего делать, кроме как спать, – железная койка, шкафчик и табурет – припасена горбушка этого «пана», ею и завтракал: в его туманных, неопределённых обстоятельствах тратить деньги на еду – непозволительная роскошь.

Карнисери́я – мясная лавка, карне – мясо; это тут у них чуть ли не важнее хлеба. Первое дело для них асадо – всякое мясо на углях да чорисо – жареные колбаски… Сервесери́я – пиво, это не для нас, это чехословакам Саэнс-Пеньи интересно, да, они знатоки, а у нас дома пиво не в ходу. Кафетерия – ясно и так: каву[56] варят, это нам ближе. Отведаем, но не сейчас. Флористери́я – тоже понятно, цветы.

Антон оглядел улицу, ища незнакомые вывески. Сапатери́я – что-то такое попадалось… а, обувной! Вот за стеклом сгрудились ботинки, сапоги, туфли, альпаргаты на любой вкус. Это уже пока не надо, это куплено.