Асесори́я[57] – непонятно что. Какая-то контора. Никаких товаров, только вывеска, а пониже – фискал[58], лаборал[59], контабл[60]… Бог его знает, что это значит. Пока Антон разбирал надписи, за стеклом возник какой-то тип, скалясь любезной улыбкой, с приглашающими жестами. Мелькнула мысль спросить, чем занимается их заведение, но он представил попытки объясниться – что это будет за разговор, если в его арсенале только вопрос «что это» – «ке эс эсто»? Антон принял небрежно-важный вид, отрицательно покачал головой и даже поднял ладони, со словами: «Но, но! Ао́ра но». Не теперь. Столь же вежливо, как и зазывала, приподнял шляпу, слегка поклонился и не спеша двинулся дальше. Как настоящий, а не фальшивый пан!

Эта пантомима через стекло его обрадовала. Его явно сочли важной персоной – не зря он покупал приличную шляпу, ботинки и посетил пелюкерию. Внезапная проба производимого впечатления, похоже, оказалась вполне удачна. Идём и читаем дальше!

Фармаси́я – тоже понятно, аптека. Уже не надо… просто удивительно, как это там, на чакре, всё в нём зажило без всякой фармации, как на собаке. На одном парном молоке Далецких. Очень хотелось, очень нужно было выжить и поправиться… и вернуться к Анеле.

Парфюмерия – яснее ясного, международное. А вот это непонятно – два слова на вывеске: карпинтери́я[61] и… хм, какое-то неприличное слово – еба-ни-стерия… эбанистерия[62]?

Антон перевёл взгляд на витрину и замер, поражённый. Вмиг исчезла знойная душная улица Байреса со всеми своими карнисериями и сапатериями, мандаринами и пальмами, метро-субте и автобусами-коллективо. Через гладкое стекло витрины неясно, призрачным видением проступал самый парадный обитатель родной Антусевой хаты на Браславщине, фамильная гордость Шапелей – трёхстворчатая и почти трёхметровая шафа, шкаф, с громадным овальным зеркалом в центре, работа покойного деда.

Антон закрыл глаза. Не может быть… что это? Откуда здесь? Как? На другом конце земли? Что за знак ему? Или померещилось на жаре? Он открыл глаза. Шкаф никуда не делся. Вон там, слева, за выгнутой створкой висят зимние тяжёлые вещи и парадные костюмы в резком запахе нафталинового облака. Справа – материнские платья. В пузатом правом ящике внизу все её хустки, в левом – мужское бельё, рубахи и кальсоны с лямками завязок… это мать стопками выдавала братьям Шапелям перед походом в лазню[63]…

Антон подошёл вплотную к витрине, припал к стеклу. Нет, надо пощупать этот мираж… Он нашарил, не спуская глаз с витрины, дверь, вошёл внутрь. Продавец с готовностью сунулся к нему, осыпая визитёра дробью кастиже.

– Буэнос диас, – эхом рассеянно откликнулся Антон и ринулся к загадочному шкафу.

Нет… Конечно, это был не дедов шкаф Шапелей. Просто очень похож – конструкцией, размерами, общим обликом. Вблизи это сразу стало понятно. Наваждение растаяло. То творение деревенского столяра Шапеля из простой светлой сосны было покрыто тёмно-красной, как запёкшаяся кровь, краской и блестящим лаком. Оно казалось Антусю всю его жизнь немыслимо роскошным, достойным дворца, лучше не бывает, но то, что он увидел здесь… Вот она, настоящая роскошь! Антон гладил пальцами сверкающую поверхность и рассматривал переливы драгоценного материала. Это не краска и лак! Что это за дерево?

Он обернулся вопросительно на продавца. Тот с довольным и вдохновенным видом продолжал трещать, поводя руками, уважительно трогая пальцами фацетный край зеркала, отворяя створки и выдвигая ящики. Антон коснулся поверхности и снова вопросительно взглянул на него. Продавец торжественно выпрямился и что-то веско произнёс. Цена, догадался Антон. Попытался мысленно перевести, но не смог, сморщившись.