Изнемогая от брезгливости, Антусь посмотрел ещё раз на уже окоченелые крысиные задние ляжки, всё ещё торчавшие из глянцевитой змеиной петли, попятился и бросился, спотыкаясь, назад к гальпону.

– Ты чего? Случилось что? Лица на тебе нет, – блестя потными плечами и лбом, третий из братьев Далецких, Франек, поставил к стенке вилы.

– Там змея… крысу жрёт… недаром гадами кличут…

– Тьфу… дрянь, конечно. Ты не гляди. Людям не опасно. Эти ж не ядовитые, давят только. Службу несут. Як кошки.

Сцена не выходила из головы, наполняя мрачным отчаянием. Попался, как эта крыса… Неведомые рыбы, птицы, гады, насекомые, растения – всё чужое, грозящее гибелью, чужой непонятный язык, чужая жизнь. Когда ещё она станет своей? Когда ты будешь ею распоряжаться, а не она тобою?

Королём надеялся стать, как похвастал Анельке… Здесь заложить своё королевство, сначала надрываясь жалким каторжником, опутанным кредитами и долгами? Сколько? Целая жизнь нужна, чтобы встать здесь на ноги: повалить гигантские стволы вокруг непролазных зарослей, сутками жечь их, задыхаясь от копоти, ковырять упорные горелые пни, веками враставшие в почву; потом годы – в страхе дрожать за драгоценный урожай, которому грозят то непредсказуемые засухи, то налёт наглой саранчи, от которой нет спасения, с которой не договоришься, не испугаешь и не предусмотришь… В любой момент раздастся тихий шелест, тучи тварей нагрянут, заслонив нещадное жало небесного пекла, сядут на политые твоим жарким потом поля, облепят бережно выращенные нежные ростки и в считанные часы оставят тебя нищим… Спасаясь от невидимого дыма польворино[54], затыкать уши и ноздри ватой; жить и спать на улице, забираясь под камышовую хилую крышу шалаша только в ливень, который сутками падает стеной, не давая дышать, но – молясь на его приход, потому что без этой лавины воды сеять нельзя, хлопку она необходима…

Разве позовёшь сюда Анелю, на эти адовы муки? Обещал сделать королевой, а в итоге предложить рабскую каторгу в этом богом забытом краю? Видела бы она этот край, необъятный, вчуже красивый, но не твой, упирающийся, мстящий и вовсе не спешащий стать твоим…

Однако как возвращаться с пустыми руками? Собранного пока едва хватит только пересечь обратно Атлантику. Или ехать скотиной, прячась в корабельном трюме?

В город, в город… пусть там и впроголодь придётся перебиваться. Слухи идут, что с работой в городе везде стало туго, кризис какой-то, но здесь это не жизнь, а выживание, постоянно на краю гибели, краха и разорения.

Антусь старался держаться теневой стороны улицы. Хоть и не лето ещё, но пекло знатное. Да, Буэнос-Айрес, или как свойски называют его местные жители, портеньос, – Байрес не просто настоящий город. Не то что пыльный городок Саэнс-Пенья в Чако, где в сезон дождей улицы обращаются в глинистое болото и одна почта на всю округу, – а город истинно столичный и очень, очень большой. Набитый звенящими трамваями и автомобилями, а под землёй ещё и метро несётся. Всё тут есть: нищие убогие кварталы, сомнительные харчевни, дешёвые съёмные комнаты-пэнсьоны с клопами и тюремной скудостью обстановки, где он второпях поселился, – и роскошные дворцы на просторных площадях, и памятники, и афишные тумбы, и на каждом шагу парикмахерские, цветочные и газетные киоски; банки, тоже зачем-то на каждом шагу… И респектабельные кварталы, по вечерам ярко сияющие фонарями, с ресторанами, кино, магазинами… Чего только нет в этих магазинных витринах – бесконечные шеренги бутылок никогда им не виданных напитков, сардины в банках, одежда – рубашки, галстуки, шикарные пальто, шляпы…