– Прости, прости, пожалуйста, тебе больно? Извини, я тебя не увидела! – ласковые руки немедленно схватили Огню за плечи и были крепко, но не больно перехвачены сильными ладонями.

– Не нужно ко мне касаться… – сказала Решетовская ровным голосом.

– А то без пальцев можно остаться… – ядовито пропела Зоряна, шебурша сумкой.

– …особливо в темноте и со спины, – закончила душегубка и отпустила невозможно тонкие руки.

– Со спины никто не любит, – очень мягко сказала упавшая на нее ведьма и слегка отодвинулась.

Чиркнула спичка, зажглась свеча. Потом вторая, третья. Пятна стали мебелью и людьми. Невнятная пернатая тварь – попугаем на люстре. Каземат – простой ненашинской комнатой, какие Огняна видела на картинках.

Перед Огняной на коленях стояла девчонка немногим старше ее. Лицо тонкое, как тенями нарисованное. Глаза темные и странные, к вискам словно вздернутые. На грудь переброшены две медные косы. Так у волшебных полагалось носить незамужним. Девчонка посмотрела на обрезанные волосы Решетовской, но с колен не встала. Улыбнулась как-то прозрачно, или, может, это в полутьме показалось. Сказала ласково:

– Меня Ясна зовут. А тебя?

– Огняна, – ответила душегубка мирно.

– Из Колодца? – в нежно-веселом голосе трепыхнулось тоска, будто Ясна скучала по Колодцу.

– Да.

– Голодная, наверное? Садись, ужинать будем! – рыжая легко вскочила на ноги и кинулась к своей сумке. – Зорюш, что у нас со светом? Гарум счетчик ремонтировал?

– Семицветик интернет улучшала, – буркнула Зоряна, расставляя на столе тарелки и двигая свечи. – Нож принесешь? И воду поставь на чай, горячего хочется.

Ясна взяла в руки тот самый голубоватый огонек – мобильный телефон – и выскользнула из комнаты, оставив Огню с Зоряной.

Зоряна принялась накрывать на стол, а Огняна быстрыми, внимательными глазами осмотрела свой новый каземат. Просторный, полутемный, полусветлый. Две койки, две тумбочки. Один громадный шкаф. В углу – сучковатый стол, к которому она едва не коснулась. У окна – другой стол, в клетку. За распахнутым окном – высоченный тополь, ветками в каземат просится. Большая белая тумба, уставленная посудой, холодильник. На полу – потертый ковер, на стене – жуткая картинка с лысой кошкой. Здоровенный попугай качался на люстре, рискуя оторвать. Серый, с красным хвостом и громадным клювом, он перебирал устрашающего вида когтями по изогнутым рожкам лампы и совсем по-человечески щурился.

Старшая ведьма на новенькую не глядела, всё сновала у стола. В ней не было совершенно ничего волшебного, разве только речь, и то не всегда: Зоряна говорила, густо пересыпая привычные обороты ненашинскими словами. Была она не юна, лет под сорок, а выглядела точно скоморох. Светлые волосы с одной стороны обкромсаны рвано, с другой – по висок. Ногти на руках длинные, загребущие, как у Кощея, и разноцветные, что у покойника. Перстни чуть не на каждом пальце. Вкривь и вкось натянуты две кофты, а порты в обтяжку, так еще и с дырками. Душегубка вздохнула, глядя на голые колени соседки. Ну ладно, живут они бедно, но могла бы и заплаты поставить, невелика премудрость.

– Садись, престольная, – усмехнулась Лешак и подтолкнула к Огне табурет со спинкой. – Поужинаешь с нами?

– Я не престольная, я ратная, – спокойно ответила Решетовская.

– Ве-е-е-с-ш-ш-ш-ело! – рявкнуло с люстры.

– Огняна Елизаровна, это Воробей, – представила Зоряна все с той же издевкой. – Воробей, это Огняна Елизаровна.

Душегубка уставилась на три колечка в ухе у Зоряны и неожиданно спросила:

– Почему повесят за работу после девяти?

– А у нас комендантский час, солнышко ты ласковое. С десяти вечера до шести утра из дому не выходить. Ежели надзиратель заглянет неурочно, повесят тебя высоко и быстро. А нам батогов пожалуют, коль не донесем. Но вообще, надзиратель здесь – душа-человек. Заглядывает по четвергам. Тебе чай с малиной или смородиной? Зовут его Мирослав Игоревич. Разговаривает бровями, видать, боится на нас слова расходовать. Меда нет, сахар только. Яблоко возьми, душегубка Елисея Ивановича. Уверена, там где-то, среди твоих, он человек известный. А тут мне на него плевать с покатой крыши.