Колчан калёных стрел Евгений Лист

В полях на окраине Синеграда неожиданные для начала осени холодные ветры гнали по небу тучи и трепали длинные светлые волосы воеводы Елисея Ивановича. Чернела выгоревшая земля на месте погребального костра. Немели пальцы. Размеренно билось уставшее сердце. В небе, пророча бурю, кувыркались вороны.

– Здесь.

Черный пепел. Конец его пути. Больше идти было некуда и незачем.

Он ведь знал. Знал летом ещё, но до одури, до безумия надеялся на чудо. Вдруг – ошиблись. Случается – спутали. Бывает же так – жива, потерялась, найдётся.

Нашлась – в списках павших, в чёрном пепле на краю Синеграда. Её лёгкая, чуть поеденная ржой кольчуга лежала теперь у него в наплечнике. На вороте был железный ярлык со скрытым именем ратника – чтобы утаить воина, если будет необходимость. У душегубов, лучших бойцов волшебного мира, такая необходимость была – их в плен не брали, убивая до первой звезды.

Елисей помнил слова волшбы, которыми была скрыта надпись на ярлыке, но, получив кольчугу, не сразу заставил себя их произнести. Слова были: «Чисто поле».

«Огняна Елизаровна Решетовская», – явил ярлык вытравленное её ужасным почерком имя. И надежда умерла.

Он не успел даже предать её огню – из неподобающей воину могилы её нетленное тело вынули другие, и на погребальный костёр возложили другие. Ничего ему не оставили, кроме поржавевшей от крови кольчуги.

– Как? – спросил он почти ровно, но горло всё равно перехватило.

Стоящий рядом витязь пожал плечами – неловко, неуверенно. С ноги на ногу переступил, вздохнул.

– Не ведаю, Елисей Иванович. – Мы только огню их предавали…

Подумал и добавил:

– Маленькая, лёгонькая была. Почти что дитятко.

Елисей не выдержал и зажмурился, вместо крика выдыхая беззвучный воздух. Витязь глаза отвёл. Подумал, да и прочь зашагал, оставляя прославленного душегубского воеводу и наставника, княжича Елисея Ивановича Глинского наедине с его скорбью.

Над пепелищем дул ветер и кричали птицы, но Елисей слышал только сумасшедшую, разрывающую голову тишину. Нужно было что-то сделать, чтобы прекратить её – заговорить, закричать, ударить, убить.

Отомстить.

Подходила к концу долгая, небывало тяжкая война, какой на землях склавинов не бывало сотни лет. Вернее сказать, она и закончилась – уже пять месяцев минуло с тех пор, как несметные полчища ифритов убрались восвояси, так и не получив желаемого, а голова их хана украшала лобное место столицы склавинов. Погашенный могучей ифритской волшбой огонь вновь полыхал в печах, а люди и ведьмаки гулко и хмельно отпраздновали победу. Но даже и теперь в лесах и горах, а пуще того – в укрепленных приграничных посадах оставалось ещё немало хорошо вооружённых ифритов. Их вытравливали точно крыс и обменивали на пленных склавинов.

Четверо ифритов держали оборону в хорошо укреплённом хороме, затерянном в густых лесах. Небольшой отряд душегубов никак не мог подойти вплотную – от пожелтевшей по осени чащи дом отделяла причудливо изогнутая река. Она петлёй омывала хором, оставляя лишь небольшую перемычку сухой земли, которая, как и сама речка, прекрасно простреливалась из окон горницы, где засели ифриты. Душегубы, скрываясь от метких луков за толстыми стволами вязов, пускали в хором зажжённые стрелы и то и дело мелькали меж деревьями, вынуждая своих недругов тратить стрелы впустую.

Наконец, склавинам удалось зажечь подклеть, и волшебный ветерок погнал дым в горницу к ифритам. Откашливаясь, они вывалились из задымленного хорома на крошечный перешеек, оставленный изогнутой рекой, и первыми ринулись в бой, намереваясь подороже продать свои жизни.

Старшего из них бросили в воду с ходу – он почти не сопротивлялся. Другой скрестил мечи с беловолосой душегубкой и совсем юным ратником, почти мальчишкой. Оставшихся двоих поделили меж собой ещё трое душегубов. Мечи сошлись с оглушительным лязгом, но исход боя был ясен с самого начала – склавинов было больше.

Воевода Елисей Иванович, облаченный в легкую кольчугу, стоял на берегу реки на голову выше боя, и, скрестив руки на груди, смотрел, как его люди сначала выволакивают из холодной воды старого ифрита, а затем одного за другим скручивают всех остальных. Четверо пленных, и, насколько он мог судить по шнуркам и выпушкам на их одежде, все из разных отрядов – знатная добыча, которая немало знает и немало поведает.

Что ифриты будут говорить, воевода не сомневался. Хоть и был наказ не пытать пленных – Елисею плевать. Они его Огняну до смерти замучили. Потом он, спору нет, отдаст их всех переговорщикам, дабы вне очереди обменяли на брата беловолосой Зореславы – яростной душегубки, Елисеевой бывшей юнки. Потом.

Довольные своей работой душегубы бросили пленных на колени перед воеводой.

– Принимайте, Елисей Иванович! – сверкнула счастливыми глазами Зореслава, прослышавшая о планах воеводы и бывшего наставника. И ослепительно улыбнулась другому душегубу, седоватому и высокому, носившему на безымянном пальце такое же кованое обручальное колечко, что и она.

Глинский нехорошо ухмыльнулся в короткую темную бороду и вынул из-за пояса нож с кованой ручкой, украшенной обережными знаками. Ступил к первому из четырех пленных, пнул ногой, побуждая вскинуть голову.

– Отряд.

– Эрлик-хан тебе пусть отвечает, собака склавинская, – рявкнул тот злобно, смело помянув самую страшную ифритскую нечисть.

В ответ острое жало ножа быстро скользнуло у его горла.

– А-а-а!

Вместо горла Елисей вспорол пленнику кожу под подбородком. Страх от пролетевшего у горла лезвия всё-таки мелькнул на смуглом лице ифрита.

– Неверный ответ, – рявкнул княжич. – Повторяю. Отряд?

– Пятый отряд великого Есугея, – выплюнул наёмник, силясь зажать плечом щедро хлынувшую кровь.

Елисей помолчал, вспоминая боевые карты. Душегубы за его спиной переглянулись, тоже прикинули, плечами пожали.

– Прошедшая зима, месяц сувыт, – уточнил Глинский, назвав по-ифритски лютый, третий зимний месяц. – Город Синеград.

– Не дошли, – без нового предупреждения ответил ифрит. – К середине весны только под Синеград добрались.

От остальных Елисей Иванович добился и того меньше – их подразделения подле места гибели Огняны и вовсе не были. Но то по их словам, а доверять ифритам – себя не уважать. Мальчишка Неждан, ещё один брат Зореславы, бестрепетно протянул воеводе верёвку, и Глинский принялся вязать на ней узлы, один за другим. Ифриты похолодели – все разом. Такая веревка, обвязанная круг головы и затягиваемая колышком, была простым, но страшным орудием пытки. И мать родную выдашь, не то что ратные тайны.

– Сзади! – крикнул вдруг раненый душегуб, что под сосенкой перетягивал себе ногу.

Почти дюжина ифритов верхом на лошадях показались из-за поворота лесной дороги, да так быстро, что стало понятно, почему их услышали только сейчас – тяжело дышащие лошади почти летели над землёй, подгоняемые разъяренными всадниками.

– К бою! – скомандовал Елисей, отбрасывая верёвку и откидывая крышку колчана.

Душегубы рассыпались по поляне в привычный расчёт, перестроились с учётом раненых. Елисей с Зореславой и Нежданом заняли оборону вокруг пленных. Ифриты сбросили с плеч короткие гнутые луки и пустили первые стрелы. У них не было щитов, и луки тоже не у каждого. На продуманное нападение их появление походило мало. Скорее – на бегство.

– И откуда только взялись, – зло шипела Зореслава, тремя пальцами натягивая тетиву разрывчатого лука.

Глинский выпустил стрелу, попал в плечо одному из первых всадников. Неждан последовал его примеру, но Елисей, бросив взгляд на оставшихся за их спинами пленников, велел отрывисто:

– Неждан, с этих глаз не своди. Без тебя сложится.

– Без тебя справимся, без тебя сложится… А я душегуб, между прочим! – проворчал обиженно мальчишка.

– Душегуб, душегуб, – согласилась Зореслава и заступила брата. – Елисей Иванович, мой вот тот, на шакала похожий…

И выстрелила, залихватски прищурив глаз. Смешливая, весёлая, Зореслава была младше Елисея всего на несколько лет – так и не скажешь, что он успел побывать её наставником. Несколько нестройных стрел прозвенело в ответ. Одну особо меткую, с тяжёлым наконечником, Глинский перехватил ладонью у самого горла, перевернул в ладони и, натянув тетиву, пустил обратно.

– Елисей! – позвал из-за поворота лесной дороги зычный женский голос. – А заверни-ка мне их!

Показались ещё всадники – душегубы во главе с немолодой уже поленицей, девицей-богатырем. Высоченная, широкоплечая, красивая, с чёрной толстой косой, она во весь опор мчалась на вороном коне и, не держась, натягивала тетиву.

– Младлена, – узнал кто-то из душегубов. – Это она их, видать, из соседнего посада выкурила.

– Эх, поленица удалая, на коне сидит как влитая, – пропел кто-то из душегубов, пуская в ифритов три стрелы одним выстрелом.

Ифриты растерялись, не зная, в какую сторону отстреливаться в первую очередь, смешались. Не прошло и четверти часа, как душегубы стянули их с лошадей и связанными побросали под сосны.

– Ну здрав будь, буй тур Елисей Иванович, – улыбнулась воевода Младлена Дамировна и с размаху опустила руку на плечо Елисея, едва не вогнав немаленького душегуба в землю. Голос у неё был рокочущим, будто дальние громы. – А пересмотри-ка этих. Ежели верить Ярополку, здесь есть осьмнадцатый отряд Буурала.