– Деньги дайте, – гудит она. Отчего-то у девочки всегда заложен нос. – Мамка велела в магазин сходить, продукты вам купить.

Поспешно отдаю ей заготовленные купюры, перечисляю список продуктов. Таиска что-то бурчит и уходит. А я жду Жанну. Скоро будем купать Данечку.

Этот бесконечно-долгий, мучительно вязкий в своём однообразии, день, на исходе. Данечка вновь не желает засыпать, отворачивается от груди, надрывно кричит. Его маленькое личико, даже мне видно, блестит от слёз. Делаю массаж живота, как учила Наташа, прикладываю тёплую пелёночку к передней брюшной стенке, бесполезно. Вновь капаю в кружку ветрогонное. Малыш, ещё немного покричав, затихает. Кладу его в кроватку, беру телефон и набираю номер Виталика.

На другом конце веселье, Виталик кричит мне, чтобы я не звонила и не мешала ему тусоваться.

– Подумай хорошенько и сделай вывод, кто тебе дороже, ребёнок или я, – чеканит он и кидает трубку.

Я настолько устала, что не могу разобраться в своих эмоциях. Обидно ли мне? Страшно ли мне? В гневе ли я? Подумаю об этом завтра, а сейчас спать. Необходимо следовать золотому правилу: « Спит малыш- спит и мама».

Проваливаюсь в мягкую, словно покрытую густым ворсом, темноту, лечу в бездну, вниз, вниз, вниз.

И вдруг оказываюсь в своей же общежитской комнате, сидящая на диване. За стеной смеются соседи, звенят бокалы, произносятся тосты, пахнет жаренным мясом, вином и женскими духами. В туалете кого-то шумно и мерзко рвёт.

В мою грудь вцепилось что-то крепкое и принялось тянуть сосок. Опускаю взгляд и холодею от ужаса. Ко мне присосался варан, фиолетовый в синюю полоску. Когти скребут по оголённой коже, ярко-алый раздвоенный язык лижет, лижет, лижет. Вздрагиваю всем телом от омерзения, едва сдерживая подкатившую к горлу тошноту, коротко вскрикиваю и с силой отрываю от себя гадкое существо. Варан ударяется об пол.

Просыпаюсь от страшной, предвещающей нечто ужасное, тишины. Дрожа всем телом встаю с дивана и тут же падаю на колени. На полу, распластанный, белый, словно лист бумаги, лежит мой Данечка, а из носика вытекает тоненькая струйка крови.

Во рту становится горько, дрожь усиливается, живот скручивает от боли. Прикладываю пальцы к сонной артерии. Ощущаю слабую пульсацию. Спасибо тебе, Господи! Жив. Мой мальчик ещё жив! Поднимаю сына, прижимаю к себе, целую в лобик, шейку, темечко, шепчу нечто несвязное. Мой малыш без сознания, и это сделала я. Я – ничтожество, я- эгоистка, я- тупая курица. Виталик был прав.

Из горла вырывается страшный, холодящий кровь, вой. Вою и не могу остановиться. Краем сознания понимаю, что нужно вызвать скорую, но не в силах отпустить тело Данечки, вялое, неподвижное.

– Давай сюда, малахольная, – раздаётся голос Жанны. – Звони, я подержу.

Её уверенный тон, её спокойствие, придаёт мне сил. Встаю, подхожу к столу, нашариваю телефон.

От, застилающих глаза слёз, я и вовсе ничего не вижу, лишь расплывающиеся, бесформенные, дрожащие цветные пятна.

– Сотрясение, небось, – словно сквозь слой ваты доносится до меня голос Жанны. – У меня с племянницей такое было. Ничего, без последствий обошлось. Не дрейфь, врачи разберутся. Чай не в средневековье живём. Дышит твой пацан, пульс есть, а остальное – дело поправимое.

К чувству благодарности добавляется и слабое, но всё же, чувство облегчение, и дрожь немного отпускает.

Никита понимал, что не гоже мариновать подчинённого, пусть и являющегося кандидатом на увольнение, в приёмной. Всё это попахивает каким-то самодурством, снобизмом. Однако, весть, принесённая Лёхой, требовала обсуждения.

У главного врача, Вкусноводского перинатального центра, и без того не было никакого предновогоднего настроения, а после Лёшкиных известий, пропало и настроение вообще.