Голос Виталика звенел от напряжения, вибрировал от рвущейся радости. И я, на мгновение, тоже заразилась этой радостью, позволила себе поверить, что скоро, совсем скоро, всё у нас будет хорошо. Однако, следующая фраза мужа, опрокинула меня с небес на землю резко и больно.

– Я нашёл хорошую, очень обеспеченную семью. Они готовы, за весьма крупную сумму, усыновить ребёнка.

Разумеется, мой ответ был отрицательным. Виталик не стал настаивать, но несколько дней демонстрировал свою холодность и отстранённость. Потом, конечно, оттаял, но всё чаще и чаще стал возвращаться к этому разговору. Разговор оканчивался скандалом, взаимными обвинениями, ночным уходом Виталика к друзьям, моими слезами, напряжённым ожиданием и чувством вины.

В ночи, подобные этой, в гудящую от недосыпа голову приходили мысли о том, что, может быть, Данечке было бы лучше в другой семье. Богатой, способной дать ему гораздо больше, чем это могу сделать я.

– Посмотри на себя! – голосил Виталик, брызжа слюной. – Какая из тебя мать? Ты слепая, беспомощная. Что ты дашь ребёнку? Эгоистка! Тебе просто нравится играть в заботливую мамашу. А ему каково? Не обрекай пацана на жалкое существование!

А, может, муж прав? Данечка бы жил в нормальных условиях, у него были бы хорошие игрушки, дорогая одежда, уютная детская. Да и мы бы с Виталей перебрались в нормальное жильё. Стали бы жить, как раньше. Вот только, не смогу я, как раньше. Я вообще больше не смогу жить без Данечки.

Чувствуя себя отвратительной матерью, эгоисткой, я качала то и дело просыпающегося младенца, прикладывала к груди, мурлыкала какие-то песенки, глотая подступающие слёзы. А если не услежу, не увижу, совершу ошибку? Если мои, видящие лишь размытые очертания предметов и с силуэты глаза, рано или поздно подведут меня? Не легче ли спасти сына от себя же самой? Выдрать кровоточащее сердце из груди, запереть в себе крик отчаяния, заглушить вой тоски звонким смехом, ради счастья этого маленького человечка, ради его блага?

На короткое время, забываюсь зыбким сном, сквозь который слышу гудок сигналящей машины и смех запоздалых гуляк. Однако, плач сына заставляет подняться. Тело кажется рыхлым, неповоротливым, словно раздувшееся тесто. Путь до детской кроватки оказывается невероятно длинным. Холодно. Хочется сжаться в комок и скулить. От воспоминаний о недавнем ужине, к горлу подкатывает тошнота.

Сынок обкакался, нужно подмыть и сменить подгузник.

Отправляюсь в умывальную, набираю таз воды, возвращаюсь в комнату. Со стороны кухни доносятся голоса. Ильинична нахваливает какие-то пельмени, Валерий Степаныч бормочет ей в ответ с набитым ртом. И конечно, эта вездесущая вонь нечищеного мусоропровода, дешёвых сигарет, браги и сбежавшего молока.

Носком тапка толкаю дверь, захожу в свою комнату, ставлю таз на диван. Малыш кричит, выгибается. Надеюсь, что крик связан с грязным подгузником. Подмываю, меняю подгузник и штанишки, вновь кладу в кроватку. Однако, Данечка продолжает кричать. Крик боли кромсает душу, вонзается в сердце острым кинжалом. Грею на батарее пелёночку, затем, кладу её на животик младенцу. Не помогает, сынок продолжает кричать и поджимать ножки к животу.

Понимаю, что придётся давать ветрогонное. Чёрт! Как плохо, плохо видеть! Зрячая мама справится с данной задачей без труда. Но что делать, если ты просто-напросто не видишь этих капель? Способ, придуманный мной, не совсем гигиеничный, но иначе, лекарство ребёнку не дать.

Достаю из шкафчика железную кружку, а из холодильника, лекарство. Теперь мне нужна полная тишина, вот только, как объяснить это сыну? Полностью обращаюсь в слух. Встряхиваю бутылочку над кружкой, раз, другой, третий. Дзинь, дзинь, дзинь, падают капли. Всё, семь капелек я, кажется, набрала. Теперь, сцеживаю молоко в бутылочку, сливаю лекарство из кружки, предлагаю ребёнку. Малыш принимается сосать.