– А если не получится?

– Тогда, по крайней мере, я не буду жалеть, что попробовала. Я слишком долго жила в страхе снова довериться. Больше не хочу.

Он посмотрел на неё. И в этот момент хотел только одного – остаться в этой комнате навсегда. Не из-за страха выйти. А из-за желания быть с ней. Просто быть.

Он накрыл её руку своей. Медленно. Она не отдёрнула.

И этого касания было достаточно, чтобы в комнате стало тепло. Даже если за окном снова начнётся дождь.

Утро пришло без предупреждения. Без яркого света, без птиц, без театра. Просто – сменилось. Тьма ушла, и комната снова наполнилась светом, не броским, а рассеянным, почти застенчивым.

Николоз проснулся первым. Он не знал, сколько проспал, но тело не болело, голова не гудела. Наоборот – всё было удивительно тихим, как будто внутри него выровнялась линия пульса, и в каждом дыхании была простая, спокойная «да».

Вера спала на диване. Плед соскользнул с плеч, волосы упали на лицо. Он подошёл, поправил её прядь, не разбудив. Долго смотрел. И понимал: он не знает её заново. Он её узнаёт как будто впервые – но именно такой, какой хотел бы помнить.

Он надел рубашку, вышел тихо, чтобы не разбудить. Прогулялся до пекарни внизу, купил хлеб и кофе. Вернулся. Она уже сидела на подоконнике, босиком, в его рубашке, с чашкой в руках. Улыбнулась:

– Ты ушёл так, как будто больше не вернёшься.

Он поставил пакет на стол.

– Я ушёл так, как будто знал, куда и зачем. И, главное, к кому возвращаюсь.

Они позавтракали молча. Тишина не пугала. Ни один из них не чувствовал, что должен говорить, чтобы быть понятым.

После завтрака Вера открыла старый альбом. Показала ему фотографии: поездка в Кахетию, дача, день рождения, свадебный снимок, сделанный не в ЗАГСе, а дома, на кухне. Он смотрел. Медленно. Словно пил из чашки, в которой каждое фото – глоток.

– Я… не помню себя на этих фотографиях. Но знаю, что был там. Что-то откликается внутри. Как запах, знакомый с детства.

Она кивнула.

– Это нормально. Не обязательно помнить лицо. Иногда достаточно вспомнить чувство.

Он перевернул страницу. На ней – открытка. Написано рукой:

«Если ты исчезнешь – я всё равно тебя построю. Потому что люблю даже в отсутствии».

– Это ты?

– Это ты.

Он всмотрелся в почерк. Пальцы дрожали.

– Я не знал, что могу быть таким.

– Мог. И был. А теперь – можешь снова. Если сам захочешь.

Они отложили альбом. Он взял её руку.

– Я не знаю, как быть с прошлым. Оно как чердак – пыльный, с сундуками. Иногда лучше не открывать. Но, может быть… ты пойдёшь со мной?

– Куда?

– В себя. Во всё это. Посмотришь со мной, что хранится. Что стоит оставить. А что – выбросить.

Она кивнула. Медленно. Уверенно.

– Если ты будешь держать фонарик.

Он улыбнулся. Такой улыбкой, которой улыбаются только те, кто больше не боится быть уязвимым.

– А ты – будешь рядом?

– Буду.

***

Они отправились в старый дом – не на машине, а пешком. Медленно, по старым улицам, среди влажных балконов и гудящих окон. На каждом углу – запахи: кофе, специи, вино, дождь.

Дом стоял на месте. Обветшал. Закрытые ставни. Замок, покрытый ржавчиной. Но он был. Он – ждал.

Они открыли дверь вместе. Пахло плесенью, но не смертью. Скорее – заброшенной надеждой.

– Здесь пахнет тем, что мы не сказали друг другу, – произнёс он.

– Тогда давай говорить.

Они начали убирать. Молча. Он – поднимал упавшие книги. Она – мыла окна. Он – открывал ящики. Она – разбирала коробки. И в каждом жесте было: «я с тобой». Без слов. Без клятв. Просто – рядом.

В одной коробке он нашёл рубашку. Вера взяла её, прижала к груди.

– Я спала в ней всё то лето. После тебя. Потому что пахла тобой.