Когда дождь не кончается Глеб Дибернин

Утро в Тбилиси ползло медленно. Не начиналось – а просачивалось. Как мёд, забытый на ложке. Как туман, впитавшийся в старую ткань.

Город не торопился просыпаться. Свет не проливался. Звуки не спешили. Только дождь был – беззвучный, уверенный, старый. Как память без даты. Как дыхание без усилия.

Он стекал по водостокам. Ложился на крыши. Барабанил по простыням, развешанным на балконах, будто усталые флаги мира.

Город принимал дождь. Не спорил с ним. Не прятался. Он дышал им.

Она шла по переулку. Не спеша. Не целясь. Как идут в снах – когда ноги несут раньше разума.

Вера. Имя было – как якорь, к которому она сама не чувствовала привязанности. Как чужая подпись под собственным письмом.

Зонт она не взяла. Забыла – или отказалась. Сейчас не имело значения. Влага впитывалась в ткань. Волосы прилипли к щекам. Шея вздрагивала, когда тонкие капли находили воротник.

Но она не ускорялась. Словно внутри не шла – стояла. А ноги просто шагали, потому что город так просил.

Шаг. Камень под ногой. Тень – вытянутая, чужая. Как эхо того, что ещё не сказалось.

Она свернула в переулок, где никогда не бывала. Или – бывала, но не запомнила. Память – не карта. Это запах. Взгляд. Движение воздуха.

Здесь пахло прелыми листьями. Дымом. Сладким вином, которым поят грусть. И домом. Которого нет. Или был.

На перекрёстке – старый тополь. Под ним – лавка. На лавке – только мокрая газета. Заголовок на грузинском: «მეხსიერება». Воспоминание.

Вера остановилась. Не села. Закрыла глаза.

Что-то стучало. Не сердце – оно молчало. Стучала память. Без слов.

Дальше – тишина становилась гуще. Переулок сузился. Балконы нависали, как если бы дома слушали. Решётки на окнах – как раны. Капли – как реплики в диалоге, которого никто не вёл.

В конце переулка – деревянная вывеска. Надпись на грузинском: "ხის ხელობა". Под ней по-русски – выцветшее: «Деревянное ремесло».

Мастерская. Под навесом – мужчина. Рука строгает доску. Не как дерево. Как мысль.

Плавно. Молча. Сосредоточенно. Он высокий. Фартук. Рубашка с закатанными рукавами.

Лицо – не красивое, но живое. Сильное. Смотрит – не в глаза, а внутрь.

И в этот момент – всё остановилось. Город стал беззвучным. Время – неподвижным.

Она – неподготовленной.

– Доброе утро, – сказал он. Голос тёплый. Шершавый.

– Вы кого-то ищете?

Она открыла рот. Но слова… застряли в горле, как сон, который не рассказывается.

Он заметил.

– Простите, – мягко. – Здесь редко бывают незнакомцы. Особенно под дождём.

Она кивнула. Словно не знала, как иначе быть.

Он показал рукой на дверь.

– Это мастерская. Мы делаем мебель. Игрушки. Иногда – дома. Если хотите, заходите. Просохнете.

Его голос – не тёплый, не холодный. Он был как ключ, который подходит к замку, но ещё не поворачивается.

Она не двинулась. Потом – шаг. Потом – ещё один.

– А вы… давно здесь? – её голос тише, чем дождь.

Он пожал плечами. Положил инструмент. Говорит почти буднично:

– Почти два года. С тех пор, как… оказался здесь.

– Оказался?

Он опустил взгляд.

– Авария. Где-то на границе. Очнулся – ни имени, ни прошлого. Люди помогли. Сказали – останься. Имя выбрал сам. Николоз.

Её дыхание сбилось. Пальцы дрогнули.

– Вы… очень похожи на одного человека, – прошептала.

Он поднял глаза.

– Иногда мне снятся сны. Поезда. Женщина в белом пальто. Я не знаю, кто она. Но когда просыпаюсь… сердце болит.

Она выдохнула.

– Белое пальто…

Он кивнул. Как будто узнал – не её. Себя рядом с ней.

– Это… странно?

Капли дождя усилились. Он снял зонт. Протянул ей.

– Возьмите. Промокли.

– А у вас?

– У меня есть ещё. Этот город умеет давать зонт тем, кто потерял дорогу.

Она взяла. Пальцы соприкоснулись. И всё внутри – как от удара. Не больно. Узнаваемо.

– Мы встречались раньше? – он спросил тихо.

Она смотрела на него. Долго.

– Нет, – сказала.

И ушла.

Он не окликнул. Только смотрел ей вслед. До тех пор, пока тень не растворилась в тумане.

Вера шла быстро, но не спеша. Переулок растаял за спиной. Шаги гулко отдавались в голове. Зонт в руке казался не зонтам, а чем-то большим – как будто ключом. Или напоминанием.

***

Она свернула за угол, вышла на улицу с трамвайными рельсами. Повернула не туда, куда шла раньше. Все пути вдруг потеряли направление. Она знала город. Но сейчас – будто шла впервые. Под ногами – отражения фонарей, как золотые монеты. На стекле витрин – лица, которых нет.

Когда она дошла до гостиницы, было уже почти темно. Ночь не наступила – просто день сдался.

В номере было тепло. Не уют, а укрытие. Она положила зонт на стол. Посмотрела на него. Медленно сняла куртку. Пальцы дрожали. Не от холода. От чего-то другого.

Открыла сумку. Достала старую записную книжку. На развороте – рисунок. Дом. Небольшой. Балкон, виноградная лоза. А рядом – мужская фигура. В размытых штрихах. Без лица. Только силуэт.

Она смотрела на него долго. Потом провела пальцем по страницам. И слова всплыли в памяти: «Ты умеешь строить, – говорил он. – А я умею быть рядом, пока ты строишь».

Она прикрыла глаза. И впервые за много лет – позволила себе почувствовать. Боль. Надежду. Страх. И – возвращение.

***

На другой стороне города, в мастерской, Николоз зажёг лампу. Свет лёг на стружку, инструменты, недоделанный стул. Он сел. Не начал работать. Просто сидел. Смотрел на свои руки. Долго. Как будто искал на них ответ.

На полке – маленький деревянный дом. Модель. Он не знал, когда её сделал. Она просто… была. Сначала – детали. Потом – стены. Потом – окно. В нём – фигурка женщины. С чашкой.

Он протянул руку. Взял. Повернул. И вдруг – в памяти вспыхнуло: Тот дом. В горах. С балконом. Где пахло дровами и персиками. Он не вспомнил всё. Только запах. Но этого было достаточно. Чтобы понять – он не один.

***

Следующее утро началось с тумана. Не с рассвета – с молчания.

Вера сидела в кафе. Маленьком. С одним столом у окна. На подоконнике – герань. На стенах – фотографии Тбилиси до войны.

Кофе был крепким. Горьким. И правильным.

Она смотрела в окно. А в отражении – себя. И рядом с собой – его. Но не здесь. В прошлом. На том же месте. Когда он ещё был. Когда они были.

– Можно присесть? – спросил голос.

Она вздрогнула.

Подняла глаза. Перед ней – девушка. Молодая. Худощавая. В руках – альбом.

– Извините, – сказала та. – Я… узнала вас. Вы – архитектор, Вера Мельникова, да?

Вера кивнула. Сдержанно.

– Я учусь в Академии. Мы читали о вас. Ваш проект – «Город как память». Он… потрясающий.

Вера не знала, что ответить.

– Простите, – смутилась девушка. – Я просто хотела сказать… Спасибо. Я тоже потеряла кого-то. И ваш проект – помог. Потому что он о том, что не всё уходит.

Она протянула альбом.

– Посмотрите, пожалуйста. Если… есть время.

Вера открыла. На первой странице – дом. Но другой. Современный. Простой. Светлый.

И вдруг – слёзы. Не от проекта. От того, как точно этот дом был похож на их дом. Тот, где они жили до…

Девушка заметила. Опустила глаза.

– Простите. Я не хотела.

Вера закрыла альбом. Встала.

– Спасибо. Вы… напомнили.

Она вышла. Не потому что не могла сидеть. А потому что тело требовало – идти.

Куда? Она уже знала.

***

Он был в мастерской. Работал. На этот раз – не с деревом. С воспоминанием. Он сделал каркас. Стены. Крышу. И только начал делать окно – как понял. Он не выдумывал. Он вспоминал. Это был тот дом. Тот самый. Где они были. Где он ушёл. Где она осталась. Он поставил инструмент. И в этот момент – дверь открылась.

Она стояла на пороге. В пальто. С зонтам – тем самым.

Он не удивился. Только кивнул.

– Доброе утро, – сказал.

– Я не могла не прийти, – ответила она.

Он кивнул снова.

– Я делаю дом, – сказал он. – Тот, что из сна. Или… из прошлого.

Она подошла. Посмотрела на модель.

– Это не сон. Это был наш дом.

Он посмотрел на неё. Долго.

– Ты Вера, – сказал он.

Она кивнула.

– А ты – Николай. До того, как стал Николоз.

Он опустил глаза.

– Я не знаю, что чувствую. Но когда ты рядом – мир становится… тише.

– Это и есть память. Не слова. Не факты. А тишина, в которой кто-то остаётся.

Он отвёл взгляд от модели и снова посмотрел на Веру. В его глазах не было паники, как у тех, кто слышит о себе то, чего не знает. Там была сосредоточенность – редкая, жгучая.

– Когда ты говоришь «наш дом», у меня в груди что-то откликается, – произнёс он тихо. – Но это не знание. Это… как будто я иду в темноте и узнаю запах.

Вера стояла молча. Она боялась нарушить этот хрупкий миг. Он не помнил, но чувствовал. Этого уже было достаточно, чтобы не уйти.

– Мы действительно жили там, – сказала она. – Это была старая дача в Мцхете. Ты переделал чердак под мастерскую. А я чертила проекты на веранде. Мы спорили, смеялись. Молча пили чай.

Он сел. Пальцы сжались в замок.

– Почему мне так больно, когда ты это говоришь? Я не должен знать. Но тело… – он потряс головой. – Тело помнит. И всё сжимается внутри.

Она села напротив. Между ними – модель. Как мост. Или как то, что могло бы снова стать домом.

– Потому что мы были близки, – ответила она. – До боли. До исчезновения. Ты исчез не в первый раз. Ты исчезал и раньше. Эмоционально. Словами. Молчанием. И в какой-то момент – физически. Я думала, ты погиб.

Он молчал. Только глубоко вздохнул.

– Что тогда случилось? – спросил он. – До аварии? До потери памяти?

Вера замерла. Как будто вопрос был ножом.

– Мы поссорились. Из-за ерунды. Как всегда. Я сказала, что не могу больше жить в Москве. Что ты стал другим. Ты начал кричать. Потом – хлопнула дверь. Я ждала. А потом… ты исчез.