– А знаешь, что ты говорил про наш дом?

– Что?

– Что хочешь, чтобы однажды в него вернулась тишина. Не как молчание. А как покой.

Он закрыл глаза. Сделал вдох.

– Тогда, может быть… всё ещё можно построить такой дом. Даже если с нуля.

***

Они долго молчали, просто сидели рядом – не как незнакомцы, и не как те, кто знает друг друга. А как люди, между которыми натянута тонкая нить, ещё не признанная, но уже существующая. И каждый знал: если дернуть – может порваться, но если удержать – может остаться.

За окном шорох ветра перешёл в завывание. Дождь то затихал, то возвращался, как колеблющееся воспоминание. Внутри мастерской было почти уютно. Но не от декора – от того, что здесь были двое, решившие не притворяться.

– А вы… – начал он, будто примеряясь к вопросам, – где жили всё это время?

– В Москве. Потом – в Ереване. Читала лекции. Писала статьи. Делала, что могла, чтобы забыть.

– Удалось?

– Частично. Я научилась не ждать. Но не научилась не помнить.

Он кивнул. Лёгкое движение, в котором было гораздо больше, чем в длинной исповеди.

– Я… – сказал он, – за эти два года пытался сложить себя, как мозаику. Люди, запахи, жесты. Мне казалось, если соберу правильную комбинацию – вспомню. Но ничего не складывалось. Только дерево – в нём было что-то, что отозвалось сразу. Когда я держал его в руках, мне становилось легче. Как будто я говорил на языке, который знал раньше, чем стал человеком.

Вера улыбнулась уголками губ. Грустно. Тепло.

– Ты и раньше был такой. Иногда словами нельзя было сказать – ты молчал. Но руками – мог всё. Чинить. Творить. Даже, если внутри был разбит.

Он посмотрел на неё внимательно. Глубоко. Без защиты.

– Я делал тебе больно?

Она не ответила сразу. Сделала глоток чая. Поставила чашку. Пальцы остались на ободке, будто удерживали равновесие.

– Иногда. Но не специально. Просто ты часто уходил – даже находясь рядом. В мыслях, в раздражении, в молчании. Я стучалась в тебя, как в закрытую дверь. А ты – не открывал. Не потому что не хотел. А потому что не слышал.

Он сжал губы. Медленно. Не от вины – от понимания.

– Мне кажется, я снова у двери.

– Но теперь ты слышишь.

– Да, – тихо. – И если ты всё ещё готова постучать…

Она подняла взгляд. Тот самый – острый, но не жестокий. Женский, живой, горький, но добрый.

– Я больше не стучу. Я жду.

И в этой фразе было всё: уставшее достоинство, несломанная нежность, память о боли и желание не повторять её.

Николоз встал. Прошёл вглубь мастерской. Принёс деревянную рамку. Внутри – кусок стекла и бумага.

– Я не знаю, почему сделал это. Просто… однажды руки начали. И вот.

Она взяла. Внутри – простая зарисовка: женщина и мужчина. Они сидят на крыльце. Между ними – чашка. Тишина. Ветер. Но они смотрят в одну сторону. Не друг на друга. Но вместе.

– Это мы?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Может быть. А может – то, что я хочу, чтобы было.

– Ты хочешь, чтобы мы снова стали теми?

Он замер. Подумал. Ответил не сразу.

– Нет. Я хочу стать тем, кто может быть с тобой теперь. Не из вины. Не из прошлого. А потому что ты – настоящая.

Она посмотрела на рисунок. И в какой-то момент – почувствовала: он уже не чужой. Он уже не только похож. Он – возвращённый. Но другой. Как книга, забытую главу которой ты перечитываешь заново, зная, чем закончится, но всё равно испытывая чувство, будто это – впервые.

– А если память вернётся?

– Тогда я скажу себе: ты не стал другим, ты стал глубже.

Они молчали. Ветер за окном усилился. Где-то заскрипели ставни. Одна капля стекла по стеклу, будто подчёркивая паузу.

– Можно остаться ещё немного? – спросила она, как будто боялась спросить.