– В этом доме есть всё, что я помню. Хотя я этого не помню. Понимаешь? – он усмехнулся. – Словно я был там не мозгом, а кожей.

Она посмотрела на модель. Там было окно. Балкон. Маленький двор.

– Мы всегда ссорились у окна, – произнесла она. – Потому что ты уходил, а я оставалась.

Он кивнул.

– Теперь я знаю. Я не исчез случайно. Я исчезал постепенно. Сначала – из разговоров. Потом – из тела. А потом – просто физически.

Он повернулся. В глазах – не извинение. Ответственность.

– Мне страшно просыпаться и не знать, кем я был. Но ещё страшнее – стать снова тем, кто может уйти.

Она подошла ближе. Осталось всего полшага.

– Тогда останься, – сказала она. – Но не из долга. Не из страха. А потому что… хочешь быть рядом.

Он шагнул. Этот шаг не был случайным. Он был – решением.

И они стояли рядом. Не обнимались. Не прижимались. Просто стояли. Дождь за окном шёл. Беззвучно. В мастерской было тепло. Не от радиаторов. От их присутствия. Он взял её за руку. Осторожно. Как будто впервые.

– Я не знаю, что дальше.

– Это и есть жизнь, – ответила она. – Не помнить всё. Но быть готовым идти.

Они молчали. Долго. Потом она посмотрела на дом. На крышу.

– Он всё ещё не окончен.

– Нет. Но теперь… – он повернулся к ней, – теперь я знаю, с кем хочу его достроить.

***

Они сидели на полу. Пили чай с корицей. Вера рассказывала, как они впервые ехали на дачу и заблудились.

– Ты отказался спрашивать дорогу. Сказал, что мужчина должен знать, куда ведёт машина.

Он рассмеялся.

– Какой идиот.

– Ты был упрям. Но красивый. До жути. И когда мы, наконец, приехали, оказалось – дача стоит на холме. Там росли дикие персики. Ты сорвал один, протянул мне и сказал: «Если хочешь – останься. Если нет – я уйду».

Он замер. Как будто слово «персики» что-то разблокировало.

Он закрыл глаза. И произнёс:

– Я тогда испугался. Не тебя. Себя. Потому что понял, что могу остаться. И что, возможно, впервые – не уйду.

Она накрыла его руку своей.

– Не надо бояться быть рядом. Это не слабость. Это выбор.

Он сжал её пальцы. Осторожно.

– Тогда я выбираю быть здесь. С тобой.

– Даже если дождь не кончится?

Он посмотрел на окно. Капли стекали вниз, создавая ритм.

– Особенно если он не кончится.

***

Вечером они вернулись в гостиницу. Вера вошла первой. Он – за ней. Он не остался на ночь. Только подал пальто.

– Мне нужно немного одиночества. Но не чтобы уйти. Чтобы остаться – внутри.

Она кивнула.

– Я подожду.

– Не надо. Просто… живи. А я догоню.

Он ушёл. Она осталась. Села у окна. Открыла створку. Дождь зашептал. И впервые за долгое время она улыбнулась без боли. Потому что даже если завтра всё начнётся заново, этот день был настоящим. И в нём они были. Пусть и на расстоянии. Но были.

С утра в Сололаки было необычно тихо. Но не той городской тишиной, за которой прячется движение, а другой – впитанной в стены, застывшей в стыках между плитами, растворённой в листьях плюща. Это была тишина, похожая на старую песню без слов – её нельзя услышать, но можно почувствовать, если остановиться и закрыть глаза.

Тбилиси дышал. Он не спал, не бодрствовал – именно дышал. Ровно, глубоко, с выдохом после дождя. В переулках пахло сырыми каштанами, камнем и дымом из печей. Где-то скрипела старая дверь, в другой части города цокали каблуки, и кто-то пел на грузинском – не для публики, а для себя. Но всё это звучало сквозь толщу покоя, как эхо из другой эпохи.

Вера стояла перед той самой дверью. Массивной, деревянной, с облупленной краской и тяжёлой кованой ручкой. Вчера она ушла оттуда с замиранием внутри, с вопросом, который не задался, и с воспоминанием, которое не подтвердилось. Но сегодня она пришла. Не потому что решила – потому что не смогла иначе.