– И ты… жила дальше?

– Нет. Я просто не умерла. Это не одно и то же.

Он кивнул. Глаза снова упали на модель.

– Я боюсь, что был человеком, который мог причинить боль.

– Ты был. Но ты был и тем, кто любил. Глубоко. Неудобно. Иногда жестоко – но по-настоящему.

Он встал. Сделал пару шагов. Подошёл к окну. За стеклом всё ещё моросил дождь.

– Почему ты пришла ко мне, если знала, что я не помню?

– Я не пришла. Я просто шла. Ноги принесли. Сердце вывело. А когда увидела тебя… всё закричало. Тело вспомнило раньше головы.

Он повернулся.

– Я хочу… вспомнить. Но боюсь.

– Не надо. Не обязательно вспоминать, чтобы быть.

Он подошёл ближе. Остановился. Между ними – ещё шаг. Но они не делали его.

– Можно я просто… останусь? Пока. Здесь.

– Здесь – это не мастерская. Это я.

Он не ответил. Только закрыл глаза. И в этот миг – небо снова разрывается дождём. Как будто подтверждая: всё действительно начинается.

***

Тем вечером Вера вернулась в отель и впервые не чувствовала одиночества, несмотря на пустой номер. Она достала зонт и поставила у двери. Как символ. Как знак.

В углу стояла чашка, оставленная с утра. Она не стала её мыть. Просто села на подоконник, обняв колени. Вера взяла в руки старую открытку с подписью его рукой, и прижала к губам.

Тбилиси светился мягко. Желтыми пятнами окон, тёплыми силуэтами деревьев, шелестом уличных разговоров, будто весь город был в состоянии ожидания.

Она вспоминала, как он смотрел. Не глазами. Сердцем. Это было не воспоминание – это было новое чувство. И где-то внутри неё проснулась мысль, от которой стало страшно: а вдруг он снова исчезнет?

***

А в мастерской Николоз сидел в полумраке. Рядом – лампа. На коленях – тот самый дом. Он держал его осторожно, как будто от веса этой модели зависело его настоящее. Слова Веры – «Ты исчезал и раньше» – звенели в голове.

Он встал. Открыл ящик. Там – старый блокнот. Не его. Но был в ящике с тех пор, как он начал здесь работать. Он открыл. На обложке – инициалы «Н.М.»

На первой странице – набросок руки. Женской. С подписью: «Рисую, чтобы не забывать». Он закрыл глаза. И почувствовал: да, это его. Его прошлое. Его боль. Его выбор. Он взял карандаш. И начал рисовать. Сначала – балкон. Потом – силуэт женщины. А потом – свои руки, протягивающие ей чашку.

Утро снова пришло не как начало, а как продолжение – словно ночь не уходила, а просто надела другую одежду. Тбилиси был всё так же обволакивающе мокрым, но теперь дождь не казался чужим. Он стал частью ритма, дыхания, тембра – как аккомпанемент к внутреннему состоянию.

Вера проснулась не от будильника, не от стука, не от света. А от тишины. Она была другая. Не напряжённая, не звенящая. Она была как дыхание рядом.

Но в комнате никого не было. И всё равно – было ощущение: он где-то близко.

Она встала, накинула кофту, босиком подошла к окну. За ним – город. Умытый, стряхнувший с себя вчерашние тревоги. Люди шли по делам. Машины двигались плавно. Пахло хлебом. Жизнь продолжалась – без пафоса, без драм.

На столе – записка. Короткая. Чёрными чернилами. Почерк неровный, но живой: «Приходи, если сможешь. Я доделал крышу». Без подписи. Но не нужно было.

Она оделась быстро. Без макияжа, без лишнего – всё в ней было устремлено к одному: быть там, где крыша. Там, где он. Там, где, возможно, начнётся не просто утро – новое всё.

***

Мастерская встретила её запахом дерева, кофе и дождя. Он стоял у окна. Лампа не горела – всё было в полусвете. На верстаке – модель. Дом. Теперь с крышей. Он не повернулся, когда она вошла. Только сказал:

– Я не спал. Всё думал.

Она не ответила. Приблизилась.