В дверь стукнули и, не дождавшись ответа, в светлицу сунулся вначале большой живот, а следом за ним вплыла и сама Друна. Лицо ее светилось улыбкой, а в руках она держала что-то светлое и переливчатое. Кинула взгляд на Любчу, прошла ко мне и обняла – сильно, почти до боли.

- Как я благодарна тебе, сестра, словами не передать! Это тебе – Саур велел, чтобы хороша ты была на пире, как весенний цвет. Гляди – это праздничное из моего приданого, ни разу еще не одеванное, новое совсем.

Раскинула на кровати платье – из тонкого восточного шелка. С пышными рукавами, которые стягивают на кистях драгоценными широкими обручьями – их она положила рядом, вместе со щедро расшитым такими же каменьями нагрудником. А цвет наряда мягко переливался между нежным зеленым и голубым, смешиваясь между собой и отливая светлой бирюзой. Княгиня щебетала:

- Как тебя? Любава? Подшить подол нужно наскоро, хотя бы подметать, но только крепко. Подрезать и шить некогда, сможешь?

- Смогу, светлая княгинюшка, как не смочь? – тяжко вздохнула моя подруга. Я никогда не думала о ней, как о прислуге. И из-за брата, и из-за ее доброты ко мне.

- Приступай тогда, милая, на ширину мужской ладони убери, ровно на столько у нас рост разнится, а мы отойдем. Только ты сильно поспеши, это нужно скоро. Пойдем, Стуженька, я расскажу тебе о первой ночи. Брат велел рассказать, чтобы ты не пугалась.

Я взглянула на Любчу, улыбнулась и спросила невестку:

- А тебе тоже в свое время рассказывали?

- У нас принято не только рассказывать, а и показывать. Я смотрела в щелочку, как велели. Непонятно было вначале и даже смешно, а потом… потом тебе все понравится.

Из того, что она рассказала, я поняла не много, но решила, что и этого довольно. Может и правда – муж сам научит, как ему нужно. Наряд на меня надели и причесать причесали, показав в зеркале какая я в новом уборе – мне нравилось. В светлом наряде мои глаза смотрелись ярче, брови казались темнее, и лицо не выглядело слишком бледным. Была я все такой же светлой и тонкой, но уже не смотрелась бесцветной немочью.

Пир запомнился плохо – сильно волновалась и переживала, даже поесть не смогла, не впихнуть в себя было ни крошки. Лучше бы они молчали об этой ночи, мне было бы спокойнее. А так думала только об этом, замирая от прикосновений мужа, косясь на него, когда думала, что он этого не видит. И незаметно трогала пальцем губы, которые он поцеловал, когда брат объявил нас перед всеми семьей. Он только легонько коснулся своими губами моих, а горели они потом так, будто их каленым железом прижгли. Стало душно, прихлынувшая кровь оживила цвет моих щек, зарумянив их, а гости кричали что-то, шумели, ревели медведями, веселые и уже порядком подвыпившие …

Я их не слушала, думала о своем – разбиралась с тем, что сейчас чувствую. Поцелуй мужа мне понравился – в нем не было ничего такого, чему захотелось бы воспротивиться. Наоборот - хотелось еще, а когда вспомнила о том, что рассказала мне Друна – что я должна буду делать… мысли метались. Опять приливала кровь к щекам, и просто не верилось, что это все же случилось, что он теперь мой, а я – его. Сердце замирало в надежде на счастье, а глаза смотрели сквозь счастливый туман. Я ведь мечтала об этом столько времени – год почти, а теперь вот дождалась.

Ближе к ночи меня увели и, усадив в повозку, повезли к дому мужа. Я глядела во все глаза – мне никогда ходу не было за пределы княжеского подворья. А хотелось рассмотреть дома, что выстроились вдоль широкой дороги, вымощенной плоским камнем, с мощеными вечным деревом тропинками по бокам от нее. Хотелось взглянуть на новых людей, а пуще того на все, о чем рассказывала мне в свое время Любча – веселое торжище, скоморошьи пляски, обрядные праздники. Но это все у меня впереди, ведь я вырвалась из-под опеки мачехи и теперь свободна. Всю широту своей свободы я еще не осознала, а только ждала, когда смогу насладиться ею вдоволь.