Клод Ульяна Михальцова

В душной гримерке теснились тусклый свет лампочек, отраженных зеркалом, и большой мужчина.

Представление давно закончилось. Цирк опустел. На манеже опилки. Под сиденьями в зрительном зале редкий мусор: обронённые фантики от конфет, рассыпанный попкорн, следы растаявшей сладкой ваты. Воздух ещё держит в себе запахи сладостей, леденцов, изящных духов и резких мужских одеколонов, натруженных мышц и пота, уставших за день ног. Если прислушаться, то кажется, что всё ещё слышатся голоса зрителей, но прислушаться некому – все ушли.

Усталый клоун сидит в своей гримерке и снимает грим. Смывает ярко-красную улыбку, нарисованные высоко посаженные брови, вглядывается в своё лицо и сам себе улыбается. Из зеркала на него смотрит усталый, но довольный собой мужчина лет тридцати пяти. Он вглядывается в лицо и на секунду престает узнавать себя. Ему начинает казаться, что в отражении не он сам, а каверзная шутка кривого зеркала. Но потом проглядывают знакомые черты. Это просто грим до конца не смыт и лампочки светят тускло. Мужчина усмехается и подмигивает отражению.

Когда-то он придумал себе образ с пышной воздушной шевелюрой вокруг лысой макушки, на которой удобно располагались то кепка, то бутафорское птичье гнездо, то бумажный корабль. Голова под пушистым париком сильно потела, волосы стали редеть, пришлось их состричь. Голове стало легче. Смешных образов – больше.

Когда-то, придумывая свой первый костюм, он навесил на себя мешок соломы. С ним было удобно делать фокусы, пряча в соломе ленты, искусственные цветы и даже живых птиц. После одного голубя во внутреннем кармане всегда оставался помет. Собственный живот рос, конкурируя с соломенным. В цирке этого не любят. Пришлось похудеть.

– Клод, – в гримерку заглянуло круглое лицо жонглера Паку, – пойдём пропустим по стаканчику.

– Нет, дружище, спасибо, я обещал дочкам, что вечером буду с ними, – ответил Клод, не желая обижать друга отказом.

Паку неодобрительно цокнул, хотя знал, что Клоду лучше не пить. Алкоголь делал веселого клоуна буйным и лишал памяти. А если позволить ему напиться, но он станет вытворить такое, что и вспоминать потом не хочется. Поэтому память Клода была устроена так, что он легко и безвозвратно забывал все свои пьяные приключения. Сейчас ему таких происшествий не хотелось. Паку же любил выпить и расслабиться вдали от строгой жены, но для этого ему нужна была компания. Трудности Клода Паку не волновали, но против желания провести вечер с детьми он возражать не мог.

– Что-то ты совсем растаял, Безе, – с сожалением произнёс Паку.

Клод Безмане давно взял себе звучный псевдоним для выступлений на арене – Безе: в самом начале, когда он был ещё тонким юношей, он выходил выступать в белоснежном костюме, который своей воздушностью и объемом напоминал всем известное пирожное. Со временем воздушность ушла, но объёмы остались. Прозвище закрепилось.

– Я не растаял, Паку. Я зачерствел. Как это и положено безе, – ухмыльнулся Клод.

– Клод, дружище, у всех сейчас трудные времена. Но у тебя есть прекрасная работа, крыша над головой, женщины тебя любят. У тебя чудесные дети. Почти такие же прекрасные, как мои, – хохотнул Паку. – Я видел твоего Николя сегодня на арене. Большие глаза, тонкое гибкое тело, белозубая улыбка – от такого канатоходца все женщины будут в восторге.

– Он еще мальчишка, – отмахнулся Клод.

– Он уже юноша, Клод. Разве ты не заметил? Сколько ему лет? – блестел хитрым глазом Паку.

– Всего четырнадцать. Я вижу, что девчонки вьются вокруг него. Он весь в меня, но торопиться с этим не стоит. Женщины – это не только удовольствие и радость, это сплошные проблемы.

– Он разумный малый, Безе, – похлопал друга по плечу Паку.

– Согласен, – Клод переоделся и был готов выходить.

– Так, может, по рюмашечке? – настаивал Паку.

– Нет, меня ждут Клэр и Мари. Я обещал им пойти в зоопарк, что вчера приехал.

– Ты и так их балуешь: то парк аттракционов, то кино, то кафе и мороженое. Зверей у нас и в цирке хватает. Почему ты не приводишь дочек к нам на репетиции?

– Не хочу делать из них маленьких циркачек. А ты же знаешь: стоит ребенку сюда попасть – и всё, он пропал, – уже выходил из гримёрки и уводил друга за собой Клод.

– Так не пойдешь со мной? – откровенно расстраивался Паку.

– Нет, – Клод проявил твёрдость.

– А я пойду выпью у Луи, – сменил огорчение на радость Паку. – Там сегодня поёт рыжая Марлен. Люблю её песни.

– Ты любишь её крутые бедра, Паку, – усмехнулся Клод.

– И это тоже, – засмеялся в ответ жонглёр и похлопал друга по плечу.

Клод гордился тем, что он многодетный отец, хоть на четыре ребенка у него приходилось две жены и любовница. Женщин Клод любил, легко увлекался ими и заводил бы романы гораздо чаще, если бы его дамы не беременели так быстро.

Первый брак принёс ему сына. Клод ощутил себя отцом – и мир его перевернулся. Но в этом семейном треугольнике каждый угол казался острым и стремился быть вершиной. Конструкция в итоге развалилась. Новая прямая, появившаяся в жизни Клода, вывела его из семьи.

Во втором браке у Клода родились две дочки, и они открыли новую грань отцовской любви.

Но была ещё Кати, самая младшая из детей Клода. С ней он виделся очень редко, а сейчас и вовсе не мог навестить. Мать девочки, тоже цирковая, уехала в турне и забрала с собой дочь.

Красавица Элен. У неё потрясающий номер: восточный маскарадный танец. Она меняет костюмы, один страшнее другого: змея, дракон, ящерица и крылатый демон. В повседневной жизни это добрая, милая, бесконечно отзывчивая и даже невзрачная девушка, в которой никто никогда не узнаёт властительницу «Ужасов востока». Она не может пройти мимо голодной дворняжки или облезлого кота. Шесть попугаев уже превратили её грим-уборную в своё полноправное царство, испортив ей несколько костюмов, но она не умеет ни на кого сердиться. Даже на жену Клода, когда та сожгла лучший костюм Элен прямо перед представлением. Они с Клодом тогда работали в одной труппе.

Элен не винила её. Она считала себя виноватой, но расстаться с Клодом не могла.

– Неужели в вашем цирке нет свободных мужчин, которые могли бы приглянуться тебе? – спрашивала мать у Элен, делая ударение на слове «свободных».

– Мужчин у нас предостаточно. И свободных много, но кому нужно такое чудовище? – шутила Элен, примеряя перед зеркалом маску дракона.

– И тебе всё равно, что он женат? Что каждый день, даже после встречи с тобой, возвращается к своей жене? – не понимала мать свою дочь.

– Нет, мне не всё равно, – Элен опускала руки, держащие устрашающую маску. – Я люблю его. Ничего не могу поделать. Люблю – и всё! Я счастлива, когда он рядом. Пусть редко, пусть недолго, но только мой. Он яд, который в маленьких дозах становится лекарством.

– Ты придумала себе это! – возмущалась мать. – Тебе нужно найти другого мужчину и забыть этого проходимца!

– Я же чудовище, мама! Ты забыла! – закрывалась страшной маской Элен.

– Это твой отец был чудовищем! И слава богу, что он ушёл от нас. Ты лицом похожа на него, очень. Я смотрю на тебя и будто вижу его. Но ты совсем другая вот здесь, – она ткнула Элен в грудь, – внутри. Его демоны сожрали его самого и похоронили в сточной канаве. А ты ангел во плоти, который готов помочь всем вокруг, только не себе самой. Скорее бы этот лысый клоун тебя бросил! Может, тогда ты очнешься и станешь нормальным человеком. Живым и грешным. И выбросишь все свои жуткие маски.

Но этого не случилось. Клод стал отцом в четвертый раз, но из семьи не ушел.

В цирке всем всё сразу стало понятно, но сочувствия Элен не нашла. Все считали её дурой. Даже она сама. Врать окружающим о том, что родившаяся Кати не дочь Клода, было глупо, но Элен поступила именно так. Жизнь её стала невыносимой.

Клод приходил всё реже. Его жена ненавидела Элен и её маленькую дочь. Цирковые артисты лишь хмыкали и сверлили Элен долгими взглядами.

Чтобы прекратить пересуды, она согласилась на длительное турне с другой труппой артистов и увезла с собой Кати.

Клод очень скучал по младшей дочке, но уехать вслед за ней не мог. Или не хотел. Ведь у него было ещё трое детей. Общения с сыном только в цирке ему было мало.

Сегодня он видел на арене Николя: тот репетировал в группе канатоходцев. Клод никогда не рассказывал сыну о своем происшествии на канате. Клод тогда был совсем мальчишкой, только начал упражняться. Высота была небольшой, поэтому необходимости в страховке или матах не было.

Отец, папаша Безмане, как его называли все в округе, натянул канат между двумя невысокими столбами во дворе и поставил деревянные ящики, чтобы Клоду было проще взбираться.

Истекал уже второй час тренировок. Клод в который раз дошел до конца каната, ступил на ящик, но в том что-то хрустнуло, и Клод сорвался, повис на канате, ощутив жгучую боль в паху.

Позже местный костоправ, осматривая мальчика, сказал:

– Жить будет, но продолжателей рода Безмане, скорее всего, не даст.

Клод не был единственным сыном в семье, и на это замечание папаша Безмане только хохотнул:

– Меньше будет голова болеть, как не оставить свои следы в чужих тарелках.

А матушка Безмане очень переживала и какое-то время смотрела на сына с болью в глазах.

Детский разум Клода быстро забыл эту подробность. Слов врача он толком не понял, но на канат больше не вставал. Боялся его, обходил стороной. И теперь не понимал, почему сын из всех цирковых искусств выбрал именно это. У Клода замирало сердце каждый раз, когда он видел балансирующего в воздухе Николя.