– Лиза! Что случилось?! – всплеснула она руками, увидев дочь, светлое платьице которой словно бы кто-то почеркал чёрными штрихами.

– Это Абдулка в нас кидался! – девочка показала рукой на горку неистопленного за зиму угля, лежавшего возле котельной.

– А нечего было его дразнить!

– Я его не дразнила! Просто он псих!

– Ладно, пойдём. К нам приехал сын бабы Клавы, его зовут дядя Коля. Запомнила?

Лиза кивнула и внимательно посмотрела на неё из-под упавших на лоб золотистых, как у мамы, кудрей.

Утром следующего дня, а это было воскресенье, Аня везла Лизу на дачу.

Они сидели рядом на скамейке вагона, ели мороженое, а напротив Колпин показывал, как вязать и распускать морские узлы. Лиза смотрела на это большими глазами и, поглощённая действом, иногда переставала лизать свой пломбир. Ещё вчера, узнав, что Аня и Лиза мать едут к Снегирёвым, Николай объявил, что поедет с ними.

Он был в белой рубашке, которая надевалась под его френч, а тёмные брюки одолжил ему Виктор Сергеевич. Когда Колпин стоял, они не доходили ему до щиколоток, а когда сидел – становился совсем голенастым. Чтобы не улыбаться, Аня старалась не смотреть на его ноги, но получалось это не всегда.

Вчера вечером Виктор Сергеевич и Александра Яковлевна пришли к ним с вином, и получилось настоящее, с гостями, застолье в честь приезда Колпина. Хотя, соседи – какие же они гости?

– Помню, Коля, как ты в военное училище уезжал поступать, – сосед был оживлён, разговорчив. – Это сколько же времени прошло?

– Да много, пятнадцать лет!

– Худенький такой был… А теперь – во! Мужик, командир!

Все с облегчением отмечали: Виктора Сергеевича «отпустило».

Да, его «отпустило», и хотелось бы сказать, что он вернулся «к самому себе», но знавшие его видели – вернулся он «к себе» другим.

Раньше Виктор Сергеевич воспринимался как мужчина, не склонный к сантиментам, постоянно размышляющий о чём-то, конечно, значительном, который, впрочем, не был колюч, как бобрик на его голове, или мрачен по натуре, как выражение его лица, поскольку он мог отвлечься на общение, сказать что-либо дружелюбное, ободряющее. Но, главным образом, он всё-таки оставлял впечатление человека, твёрдо идущего по некоему важному для всех маршруту, как, положим, ледокол по Северному морскому пути.

Нельзя не отметить, что Виктор Сергеевич и его сосед Павел Демьяныч походили друг на друга, с той лишь разницей, что один был человек Дела, а другой – человек Порядка.

Теперь же значимость в Викторе Сергеевиче исчезла, что воспринималось всеми с неловкостью, как если бы смотрели они детскими глазами, в которых человек потерял авторитет взрослости.

Он даже говорил теперь не в сдержанной своей манере, но на подъёме, с выплеском эмоций.

– Представляете, наш Боря не знает, что я уже дома! Завтра поедем с Сашенькой к нему в пионерлагерь – вот будет сюрприз!

То ли человек радовался жизни, то ли… сломался, утратив свою особенность.

Александра Яковлевна посмотрела на Виктора Сергеевича с блеснувшей в глазу слезой, на её подбородке заиграли бугорки, как это бывает у женщин перед рыданием. Но она сдержалась, посидела, сосредоточенно глядя в одну точку, потом погладила мужа по сильно поредевшему бобрику, сказала:

– Пойдём, Виктор, на боковую! А то, и правда, завтра рано вставать.

– Идём, идём, Сашенька!

В дверях Александра Яковлевна остановилась, обвела всех взглядом.

– Я, конечно, понимаю, что в тесноте да не в обиде, но не до такой же степени! Приходи, Коля к нам ночевать. У нас места много.

Утром Виктор Сергеевич вручил Николаю брюки.

– Наверно, тебе коротковаты будут, но в форме ты до Снегирёвых не доедешь – испепелишься!