Изломы Юрий Быков

Анна долго смотрела на фотографию, где она и Фёдор были запечатлены в день их свадьбы, потом вынула снимок из рамки и порвала.

Её муж, Фёдор Ильич Данилов, инженер Монинской камвольной фабрики, двадцати восьми лет от роду, был счастлив в семейной жизни.

С Аней они познакомились в Москве, где оба учились: он – в Промакадемии имени Сталина, она – в Педагогическом институте.

Он увидел её в парке Сокольники, на танцплощадке, во время фокстрота, который она танцевала с подружкой. Никто из кавалеров не решался разбить пару: во-первых, мало кто ещё умел исполнять этот недавно выпущенный из-под запрета танец, а, во-вторых, очень уж грациозны, слажены были движения дуэта, в котором роль дамы исполняла Аня.

К ней сразу же притягивался взгляд, и не столько потому, что у неё была изящная, ладная фигурка, а от того света на милом лице, который вспыхивал вдруг, когда, делая очередное па, она невзначай чему-то улыбалась. Это пронизывало до самого сердца, и хотелось стоять, смотреть и снова ждать её улыбки.

Фёдора она тоже сразу заприметила среди зевак, окруживших их с подругой. Взгляды ребят жглись, как спички, а у этого глаза смотрели мягко, с затаённой нежностью.

Потом он подошёл к ней – коренастый, роста среднего, с чёлкой русых волос.

В тот день они допоздна гуляли по Москве. Июньское солнце долгое, но и после заката, город всё не гас, погружённый в свет иллюминации и фонарей, и всё не утихал в многоголосье площадей, и всё текла по бульварам людская лента.

Как разительна была для Фёдора и Анны перемена, когда они, уже молодожёны, оказались в подмосковном посёлке под названием Лосино-Петровский.

Сюда они приехали работать после получения дипломов: Фёдор – на камвольный комбинат, Анна – преподавать в школе.

Собственно, это была деревушка, занесённая сугробами. Рано смеркавшийся день сменялся тишиной снегов. Лунный свет, словно сливочным маслом, покрывал поле у дороги, а другие снега призрачно голубели под звёздным небом. Красиво и печально.

Но это если только и делать, что созерцать.

На фабрике же было дел невпроворот! Фёдора захватила новая жизнь, интересная, динамичная, влекущая вперёд, где прекрасное будущее. А когда Аня сказала, что беременна, у него не оказалось слов, чтобы выразить своего счастья, он только кружил и кружил её по комнате.

Словом, всё у них сложилось. Работали, растили дочь Лизу и даже переехали в начале тысяча девятьсот тридцать восьмого года из съёмного угла, получив жильё в новом, построенном фабрикой доме. В народе, чтобы не впадать в эйфорию, скромно говорят в таких случаях: грех жаловаться!

Но отчего, почему вдруг становится кому-то необходимым разрушить устоявшееся счастье? И ладно бы, случилась война или какая-нибудь другая беда! Нет же, люди свершают непоправимое сами!

О, как должен быть осмотрителен счастливый человек, чтобы в беспечности своей не впустить в себя искушающего демона, от рождения приставленного к каждому из нас, который тут же стряхнёт с души покой и нашлёт наваждение!

Молоденькая кладовщица стала для Фёдора этим наваждением.

Он и сам не знал, красива Ирина или нет? Все говорили, что красива, но Фёдор этого не понимал, не видел.

Он видел только её глаза – две жаркие бездны, зовущие сгореть. Ещё упругое, гибкое тело, прикушенную губу, упрямую прядку волос, которую она тоже упрямо убирала за ухо.

Всё у них случилось как-то молниеносно: он зашёл на склад готовой продукции, она вышла ему навстречу, встала в луч света, падавшего через высокое окно. Синий халатик, палец в чернилах, манящие глубиной тёмные глаза на загорелом лице.

– Вы новенькая?– спросил наконец он, ощущая в горле биение сердца.

– Да. Меня Ириной зовут.

– А я Фёдор Ильич, инженер.

– Я знаю. Ваша фотография на Доске почёта висит.

– Ну, ладно. Я пошёл, – совсем растерялся он.

За спиной раздался смех.

– Фёдор Ильич! Вы зачем приходили?

Это был смех всё понявшей женщины: только что мужчина угодил к ней в неволю, и этот пленник ей нравится.

Вечером того же дня он дожидался её, стоя поодаль от проходной. Когда Ирина вышла и отделилась от группы закончивших смену, Фёдор направился следом по улочке, освещённой лишь парой фонарей. В темноте его было трудно заметить.

«Но зачем я скрываюсь? – вдруг подумал он. – Это же глупо!»

В этот момент Ирина остановилась и обернулась.

– Вы долго будете прятаться, Фёдор Ильич? – громко сказала она. –Пойдёмте уж вместе!

Она взяла его под руку и отвела к себе – в бревенчатый домишко, что стоял недалеко от речки Звероножки, в котором жила со своей древней бабкой.

Кто считал, сколько раз побывал там Фёдор?! Приходил затемно, уходил ночью. Ане говорил, что на комбинате аврал, и жил, как в чаду.

Осознание того, что с ним творится неладное, исчезало всякий раз, когда он, впадая в некое звериное состояние, упивался женской плотью, жаром, по́том и чем-то ещё тёплым, матерински-утробным.

Но если время никак не влияло на его страсть, то Ирина начала охладевать к своему любовнику.

Реже и реже стала приводить она его в свой домик у реки, а однажды сказала:

– Всё, Федя! Потешились и хватит! У тебя вон – жена, дочка, я тоже семью хочу.

– Да я хоть сейчас всё брошу!

Ирина покачала головой, а когда взглянула, он не узнал её глаз: там больше не было никаких бездн, и были они просто тёмные, как орешки.

Может, другой и отрезвился бы, отступил, но Фёдор этого не сделал, а уподобился ребёнку, который ждёт, когда вернут ему отнятую игрушку.

Поначалу он был уверен, что Ирина одумается, потом запаниковал и начал её преследовать, а когда увидел, что она принимает ухаживания другого, окончательно потерял голову.

Тёмным августовским вечером он подкараулил её под тополем, что рос возле дома, и ударил ножом в грудь.

Она чуть слышно охнула и, осев на землю, упала навзничь. Лицо её оказалось в тени, и только виден был один глаз. Он смотрел на небо, и так же, как небо, смотрел безмолвно. По этому оку Фёдор понял, что убил.

«Так легко?! – удивился он. – Оказывается, так легко убить человека!»

Он не примерялся, но нож угодил ей в самое сердце.

Всё ещё не осознавая до конца совершённого, Фёдор направился к реке, сел на бревно, лежавшее у воды. Звёзды покалывали спину реки, и стояла рвущая душу тишина.

Он закричал дико, отчаянно:

– А-а-а…

И бросился бежать, куда глядели глаза.

Определить убийцу не составило труда.

Во-первых, многие, как выяснилось, знали об отношениях инженера и молоденькой кладовщицы, во-вторых, нашлись люди, видевшие Фёдора в тот вечер около дома Ирины. Но определённее всего указывало на убийцу то, что Фёдор исчез.

Через сутки к Анне пришёл участковый милиционер Багров, носивший совершенно неподходящее для человека, потёртого жизнью и явно не робевшего перед судьбой, звание младшего лейтенанта (правда, звёзд на его голубых петлицах было целых две, но Аня не разбиралась в милицейских чинах, да и до того ли ей было сейчас?). Пришёл как должностное лицо и как сосед – жил он этажом выше.

Сел за стол, посидел в задумчивости, постукивая толстыми, неуклюжими пальцами.

– Если Фёдор объявится, – промолвил наконец, – скажи ему, Анна, чтобы шёл сдаваться. Может, и будет ему тогда снисхождение.

Он взялся за фуражку, которая лежала перед ним на столе, потрогал кокарду.

– Видели его в лесу. Долго он там не высидит – осень начинается.

Багров встал.

– Натворил бед… А ты держись, Анюта.

И вышел.

«Хорошо, что дочки нет дома, – подумала Анна, но тут же вспомнила, что сегодня вечером их садик возвращается с летней дачи. – Господи, что я ей скажу?!»

Аня долго смотрела на фотографию, где она и Фёдор были запечатлены в день их свадьбы, потом вынула снимок из рамки и порвала.

У неё перевернулась душа, когда стало известно о преступлении мужа. Конечно же, она поначалу не поверила, но потом… Разве она не видела, что Фёдор в последнее время был сам не свой? Разве не чувствовала, как охладел он к ней? И видела, и чувствовала, да только отмахивалась от нехороших мыслей, мол, нечего беду приваживать.

А, оказывается, беду эту и без неё привадил муженёк. То, что он убил человека, было ужасно, но он ещё убил и её, Аню, – её счастливую жизнь, любовь, веру… И дочь их предал… Как с Лизой теперь быть? Дочери пять лет, и на сколько её хватит, чтобы верить, будто папа уехал в командировку? Да и глупо это: в посёлке уже все обо всём знают!

От самого автобуса, на котором детей привезли с дачи, Лиза болтала без умолку. Золотистые кудряшки, налитые смуглые щёки, радостные васильковые глаза – дочь была полна того очарования, которое сопутствует юному возрасту, не знающему забот. У Ани всё холодело внутри при мысли о том, что ожидает девочку, нет, их обеих в ближайшем будущем.

Войдя в дом, Лизочка огляделась и направилась к старому приятелю – белому плюшевому медведю, сидевшему на её кровати. Спросила между делом:

– Папа скоро придёт с работы?

Анна ничего не ответила, сказала лишь:

– Иди, зайка, руки мыть, ужинать будем.

Перед сном Анна по обыкновению читала Лизе книжку. У лежавшей в постели девочки то и дело слипались глаза.

– Ну всё, – захлопнула Аня книжку, – давай спать, поворачивайся на бочок.

– Нет, я папу дождусь, – сказала Лиза и тут же засопела.

Аня тоже легла. Было страшно, что сон опять не придёт и её продолжат мучить ужасные мысли, от которых она застынет изнутри и рассыплется, как ледяное изваяние. И ей даже показалось, будто этот внутренний холод уже выступил на коже. А затем стеклянный звон возвестил, что так всё и случилось: она разбилась!