При первых звуках этих прекрасных стихов пение смолкло и воцарилось благоговейное молчание, которое, впрочем, скоро нарушил Отто. Он узнал англичанина и тоже выбрался из траншеи. Встав возле одной из «елочек», на которой все еще горели свечи, он прочитал рождественское стихотворение, знакомое каждому немцу:

Растроганные стихами, солдаты стали выбираться из укрытий. И на этот раз их было не несколько человек. На этот раз на ничейную землю вышли все. Вышли, чтобы молча и спокойно собрать тела убитых товарищей, лежавшие на мерзлой земле под серым небом Фландрии и Артуа. Сгустились сумерки, наступила Рождественская ночь, и зажглась луна – огромная, круглая, maestosa.

25 декабря выстрелов тоже не было слышно. Капелланы отслужили рождественские мессы, солдат впервые за долгое время накормили горячим обедом, а ничейная земля превратилась в такое спокойное и людное место, что туда осмелился выйти даже Йоханнес.

Происходили удивительные вещи. Люди, считавшиеся врагами, обменивались едой, дарили друг другу маленькие подарки – кусочек сыра, горсть сухофруктов, карандаш, ремень… Один томми постриг Отто и сбрил ему бороду (некоторые шутили, что, лишившись бороды, Отто потеряет силу, как когда-то Самсон), другие all’improvviso затеяли футбольный матч, в котором со счетом 3:2 выиграли немцы. Всюду царила веселая суматоха, и только Йоханнес чувствовал себя не в своей тарелке.

Он ходил по ничейной земле, втянув голову в плечи и испуганно озираясь, пока не столкнулся с одним из томми в чине капрала. Йоханнес сразу узнал в нем того англичанина, что несколькими днями раньше заговорил с немцами из своей траншеи, а потом встретился с Отто на ничейной земле; того самого, что во весь голос читал стихи Мильтона, заставив смолкнуть рождественские песнопения. Лет двадцати пяти, среднего роста, наделенный природной элегантностью (чего стоили одни с математической точностью отмеренные усы!), он казался спокойным и уверенным в себе. Йоханнес стоял перед ним, не зная, что сказать. Англичанин нашелся первым. Он начал рыться в карманах в поисках подходящего подарка – чего-нибудь ценного, достойного момента, который все сейчас переживали.

Подходящий подарок нашелся не в кармане: англичанин заметил, что на кителе Йоханнеса не хватает пуговицы. Ткнув пальцем в пустое место, он взялся за одну из золоченых пуговиц своего капральского мундира, с силой дернул и протянул оторванную пуговицу Йоханнесу, который, приняв подарок, вполне правильно произнес Thankyou[18] и приложил пуговицу к пустой петле, давая понять англичанину, что пришьет ее, как только появится свободная минута.

Теперь был черед Йоханнеса. Но он от волнения никак не мог собраться с мыслями и придумать, что подарить в ответ.

Капрал замахал руками, показывая, что ничего дарить не надо, но Йоханнес жестом остановил его. Сняв ранец, он вынул из него ноты Дебюсси, присланные директором Крелем. Написал в правом верхнем углу, кто он такой и откуда, и протянул ноты англичанину. Подарил от души. К тому же он столько раз, в каждую свободную минуту, читал и перечитывал в траншеях эти ноты, что давно выучил их наизусть. И хотя ему не пришлось сыграть эту пьесу, светлая музыка Дебюсси, которая помогала ему выжить на этой ужасной войне, нота за нотой перетекла с бумаги в его душу и запечатлелась в ней навсегда.