Искусство обмана в современном мире. Риторика влияния Робин Римз

Моё детство в Библейском поясе[1]

Меня воспитывали так, чтобы я стала домохозяйкой и республиканкой. Для тех, кто не родился в крайне политизированной или религиозной семье, это звучит странно, но для меня, девочки, которая выросла среди белых евангельских христиан Юга, это было вполне нормально. Или, по крайней мере, традиционно. Мы не проводили границу между политикой и религией. Нам внушали, что консервативная точка зрения является единственно верной. Нас учили, что если бы Иисус Христос голосовал на выборах, он был бы ультраправым республиканцем, и что только ультраправые республиканцы по-настоящему любят Иисуса.

Мой папа упорно обучал нас «правильно» думать практически обо всём: от политики до поп-культуры, от теологии до модных тенденций. (Очевидно, мы не смогли бы обойтись без его советов, как одеваться.)

Разговоры за семейным ужином состояли исключительно из рассуждений папы о недостатках современного мира, а мы должны были повторять его слова в точности. Но я – всё равно! – искала несоответствия в его аргументах и указывала на них. Вероятно, вам это кажется невыносимым времяпрепровождением, но, хотите верьте, хотите нет, мне нравилось с ним спорить. Ему тоже. Ему нравилось наблюдать за тем, как я подыскиваю верные контраргументы и оттачиваю тактику ведения споров. Когда я была маленькой, он всегда умел найти недостатки в моей точке зрения. Но с годами моя способность замечать противоречия становилась совершеннее, и всё более разумные аргументы с моей стороны обескураживали папу.

Мой папа и я

В какой-то момент эти споры перестали доставлять нам удовольствие. Между нами не было не только согласия, но со временем и уважения. Если точнее, мы стали ненавидеть точки зрения друг друга, и эта ненависть окрашивала наше восприятие и мнение. Я считала его позицию в отношении смертной казни дикой, а он считал мой подростковый феминизм аморальным и иррациональным. Я считала его точку зрения о социальном обеспечении лицемерной, расистской и корыстной, а он считал мои меняющиеся взгляды на религию еретическими и богохульными. Для нас плохая идея стала тождественна плохому человеку. В моих глазах сам отец (не только его аргументы и идеи) стал злым, лицемерным, корыстным расистом. В его глазах я (не только мои аргументы и идеи) стала аморальной, неразумной, богохульной. К тому времени, как он скончался, мы уже несколько лет не разговаривали по-человечески, по-дружески, без споров.

Мои отношения с отцом были отражением того, что происходило в культуре США тех лет. Когда я родилась в 1970-х гг., политическая поляризация была минимальной. Сегодня, 50 лет спустя, она достигла максимума. Опрос, проведённый в 2022 г., показал, что 40 % людей считают главным врагом США полярную политическую партию, а не какую-либо внешнюю силу[2]. В преддверии выборов 2020 г. 89 % сторонников Трампа верили, что победа Байдена нанесёт стране непоправимый ущерб, а 90 % сторонников Байдена были убеждены, что победа Трампа станет причиной катастрофы[3]. Мы больше не боремся с идеями и аргументами, с которыми не согласны: мы боремся с людьми, которые их высказывают, считая этих людей плохими.

В последние годы наших споров каждый был уверен в абсолютной правоте своих идей. И чем сложнее становился мир, тем сильнее мы верили в собственную правоту. Мой отец был твёрдо убеждён, что мне «промыли мозги» в университете, где я училась и (в дальнейшем) работала, и что недуг, присущий поколению X[4], сразил меня и людей, с которыми я общаюсь, и что мой взгляд на текущие события искажён газетой The New York Times, которую я начала читать ещё в студенческие годы. Именно ограниченное и избирательное знакомство исключительно с либеральными идеями, по словам моего отца, заставило меня поверить в то, во что я верила. И мои убеждения были очевидно (и безусловно) неправильными. Он часто называл меня «либералом с кровоточащим сердцем» и считал, что мои политические взгляды основаны на эмоциях, а не на разуме. Именно поэтому мне не следовало разрешать голосовать на выборах, ведь политика – удел рациональных людей с разумными взглядами. Он верил, что если бы я внимательно выслушала противоположную сторону, то изменила бы образ мыслей на правильный, но мне мешает моя ограниченность, являющаяся продуктом моего радикального феминизма.

Я же считала, что для отца его абстрактные политические идеи важнее реальной жизни и что он предпочтёт бескомпромиссный идеал полезному и реалистичному решению проблемы. Он голосовал за политиков, которые хотели отменить систему социального страхования, хотя впоследствии он не смог бы прожить без неё. Столкнувшись с реалиями серьёзной политической или социальной проблемы (например, с эвакуацией людей после урагана «Катрина»[5] или бездомностью, растущей с 1980-х гг.), он чаще рассуждал о таких абстрактных идеях, как «личная ответственность», «вмешательство правительства» и «свободное волеизъявление», чем о выживании, эффективности, времени реагирования или затратах. Я также думала, что отец не понимает других точек зрения, так как недостаточно общается с непохожими на себя людьми. Он жил в тесном сообществе, где люди думали, выглядели и голосовали так же, как он. За исключением военной службы в 1950-х годах, он никогда не жил за пределами американского Юга. Хотя он был заядлым читателем, он читал только те книги, с которыми был заранее согласен. Он слушал исключительно консервативные радиостанции или смотрел Fox News[6]. Намертво вцепившись в свои идеалы, он, по-моему, не смог бы понять идеи, которые шли вразрез с его мнением. Мы объясняли ошибочность суждений друг друга недостатком осведомлённости.

Как вы понимаете, наши споры шли по кругу. Если он присылал мне новостную статью, я часто считала, что она не содержит ни грана правды, так как написана под влиянием определённых политических убеждений. А если я не соглашалась с его точкой зрения на текущие события, он списывал моё несогласие на предвзятость моего источника информации. Однажды я показала ему исследование, согласно которому зрители Fox News были менее информированы о текущих событиях, чем люди, которые вообще не смотрели новости, на что он ответил: «Ничего другого я и не ожидаю от либеральных СМИ!»[7] Мы охотно верили данным и исследованиям, которые поступали из источников, разделяющих наши политические взгляды, и не воспринимали всерьёз любые другие.

Мой отец любил определённые радиопередачи и Fox News, потому что доверял им: в его мире они были «достоверными источниками и имели доступ к конфиденциальной информации». Я думаю, они попросту подтверждали его правоту. Моё предпочтение газет The New York Times и The Guardian или журнала New Yorker обусловлено уважением к их высоким профессиональным стандартам (и это правда!), но я не отпираюсь, что многие заголовки этих изданий приносят мне определённое удовлетворение лишь постольку, поскольку подтверждают мои политические взгляды.

Наши разногласия можно описать так: то, что я считала правдой, он считал заблуждениями (объясняя их ограниченностью моего развития, кругом общения и влиянием СМИ), а то, что он считал правдой, я считала заблуждениями (а его ограниченность развития, круг общения и влияние СМИ объясняли его ошибки). В итоге мы с отцом стали воспринимать друг друга так, как в наши дни воспринимают друг друга люди с противоположными политическими взглядами: наша сторона права, а другая ошибается. Мы – хорошие, а они – плохие.

Вспомните, что вы чувствуете, когда слышите, видите или читаете что-то, что подтверждает ваше политическое мировоззрение. Как бы вы описали это ощущение? А когда высмеивают, поносят или издеваются над противоположным мнением? Что вы испытываете? Скорее всего, приятное переживание, которое приносит удовлетворение. Мы испытываем прилив удовольствия, когда наша точка зрения подтверждается, а противоположная высмеивается. Подобные физические и эмоциональные ощущения – явные индикаторы того, что наш процесс мышление не такой тщательный и обстоятельный, каким ему следовало бы быть. Они также свидетельствуют о том, что наши рассуждения зациклены в пределах определённого логического круга, и мы цепляемся именно за те «факты» и детали, которые доказывают неопровержимость правды, в которую мы слепо верим.

Подобная зацикленность, вероятно, неразумна, но не всегда плоха. На самом деле определённая зацикленность – это неизбежная часть любой интерпретации или восприятия. Так что, несмотря на разногласия между мной и моим отцом, наши представления о мире и друг о друге не были абсолютно ошибочными. Чтобы составить представление о чём-либо, необходимо заранее обладать так называемым предпониманием, то есть набором изначальных предположений, установок и предвзятостей, – именно они делают интерпретацию возможной. Перед прочтением книги я обычно просматриваю аннотацию на задней стороне обложки, чтобы понять, о чём произведение. Так я не только определяю, хочу ли я читать его; аннотация даёт мне интерпретационный контекст, помогающий лучше понять произведение. Трейлеры к фильмам выполняют аналогичную функцию. Хотя трейлеры и нацелены на привлечение зрителя, они дают предварительный контекст, который упрощает дальнейшее восприятие фильма.

Вперед