Он передал молодому монаху, своему ученику, всё доброе, что было в нем. Он влил в его кровь свои убеждения, свою совесть, свои мечты. Душа кормит, разум – грудь. Есть сходство между кормилицей, дающей молоко, и учителем, дающим свои мысли. Иногда учитель – больше отец, чем родной отец, а кормилица – больше мать, чем родная мать. Это сильное духовное отцовство связывало Илию с его учеником. Он волновался от одного взгляда на него.
Заменить отца было легко. У ребенка его не было. Он был сиротой. Его отец умер, и мать умерла. О нем заботились только слепая бабушка и дядя. Бабушка умерла, а дядя, офицер Красной армии, служил в Генштабе у Жукова. Он уходил на войны и оставлял ребенка одного дома. В детстве Петя тяжело заболел и был привезён в монастырскую больницу для лечения. Илия, перед лицом смертельной опасности, днем и ночью бодрствовал над ним. Молился Божией Матери, чтобы это маленькое Божье творение выжило. И спас его. Так Петя остался жить в монастыре.
Тот монах, это дитя, этот сирота был единственным существом на свете, которого Илия любил.
– Ну, Петя, какие последние вести с фронта? – спросил его Илия.
– Ленинград спасён. В газетах пишут, что многим непонятно, как Ленинград устоял, ведь помощи у него почти не было. То немногое, что доставляли, было лишь каплей в море. И всё-таки город выстоял. Ещё говорят, что снова подтвердилось, почему ленинградцы так почитают Казанскую икону Божией Матери. Она всё время, с основания города, была их Защитницей, как и всей России, – ответил Петя и добавил: – Вы были правы! Победили, Владыка!
Сияющая улыбка озарила лицо Илии.
– Правда? А пишут точно, когда это произошло? – спросил Илия.
– Да, блокада Ленинграда была прорвана в день празднования святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, – ответил Петя.
Митрополит Илия с довольством сложил руки на своём животе. Всё шло так, как он хотел.
– А говорят ещё что-нибудь? – спросил он.
– После Ленинграда Казанская икона начала своё шествие по России. Следующей – Москва. Вот, это говорят!
– Хорошо, начнём с молебна за спасение Москвы. Ступай к братьям и позови их в церковь, – заключил Илия.
«Парад состоится… Я лично прослежу за этим. Если во время парада начнётся воздушная атака, убитых и раненых нужно быстро убрать, чтобы парад продолжался. Парад будет сниматься, а кадры разошлём по всей стране. Я выступлю с речью… Что скажете?»
«Но это опасно», – задумчиво сказал Молотов. «Хотя, признаю, политическая выгода… будет огромной».
«Тогда решено!»
Артёмов спросил, когда должен начаться парад.
«Сделайте всё, чтобы никто об этом не знал – даже я – до самого последнего момента», – сказал Сталин.
Через неделю немецкие шпионы могли наблюдать странную картину: москвичи под надзором чекистов выносили стулья из Большого театра и спускали их по лестнице в метро на станцию «Маяковская». Тем вечером высокопоставленные лица на лифте спустились на станцию, где их ждал поезд с открытыми дверями, а в поезде – сэндвичи и соки. После лёгкого ужина они сели на театральные стулья. Затем, с лёгким налётом водевиля, Сталин, Молотов, Микоян, Берия, Каганович и Маленков собрались на следующей станции, прибыли поездом на станцию «Маяковская» и под оглушительные аплодисменты заняли свои места в ряду, зарезервированном для Политбюро.
Диктор Левитан вёл трансляцию программы из радиофургона. Ансамбль НКВД исполнял песни Дунаевского и Александрова. Козловский пел. Сталин говорил полчаса с тоном вдохновенного спокойствия, предупреждая:
«Если они хотят войны на уничтожение, они её получат».
Za stolom sede Mitropolit Ilija,Petja i Petjin stric, Mihail Vladimirovic Strelnjikov.Stolice im se ne dodiruju.Oko 8 sati je uveče.Na ulici je mrak,ali u njihovoj sobi,lampa obešena o tavanicu,osvetljava sto.Strelkov je bio bled,ozbiljan,tankih usana i hladna pogleda.Na obrazu ima neki nervni grc koji mu smeta kad se smeje.Očetkan,zakopčan,na njegovoj beloj uniformi nema ni jedne bore.