Худрук, свободно ориентируясь в потемках, провел в кабинет, тот оказался рядом.

– Я в курсе просьб родных Григория Саныча, – с ходу начал, – нужно поднимать архивы. Я, правда, не совсем представляю, как это будет выглядеть. У нас все в отпусках. Но мы в любом случае пойдем навстречу родным Григория Саныча.

– А на саму программу не хотите пойти? – попытался его пристыдить. – Оппоненты семьи утверждают, что театр знал о той стороне жизни Григория Саныча. Но сам театр никак не комментирует эти слухи. Отсюда бесконечные спекуляции на тему…

Худрук, внешне отстраненный, тут же испепелил меня взглядом:

– Есть такие говно-программы, на которые нельзя ходить. Из соображений нравственной гигиены. Я запретил сотрудникам участвовать в этой вакханалии.

Мягко стелет, жестко спать. Театрально-режиссерская закалка. Кажется, простуженный. Ему принесли горячий чай, он медленно стал пить его, откашливаясь и шмыгая носом. Я так и представлял, как его растопленные сопли затекали обратно в пазухи костей черепа, и с нарастающей досадой всячески желал ему развития гайморита.

– Родные хотят защитить память, – пробовал заступиться за Гришиных женщин.

– Продавать свои страдания и достоинство на мягком диване в телестудии, согласитесь, странный способ защитить чью-то память. Когда все это набирало обороты, мы были на стороне родных Григория Саныча. Но то, что устроили ТВ-бордельеро… Как можно свою жизнь и память об отце превратить в ЭТО? Я Григорию Санычу по большому счету посторонний человек, но сам чувствую, как он там переворачивается. Кармашик со стыда сгорел бы, увидев это… Всю жизнь пахал на свою фамилию. Она стала нарицательной. Его имя олицетворяло уважаемую профессию. Очень дорожил ею. Безупречная у человека репутация… была. А эти дети за один эфир пустили все по ветру. Теперь «Трехгорка» будет ассоциироваться исключительно с этой шумихой. Мне больно, что любимые актеры посмертно становятся героями скандальной светской хроники. Анализы ДНК и дележка имущества стали какой-то народной забавой.

– А что вы предлагаете?

– Есть отличный королевский метод: «Никогда не жалуйся и ничего не объясняй». Жесткая верхняя губа. Увы, стоицизм вышел из моды. Семья пошла по пути эмоциональной распущенности.

Я даже не понял, о чем он. И он даже попытался объяснить:

– Раньше папарацци преследовали знаменитостей. Раньше купил черно-белую открытку в киоске, а перед тобой – загадка. Ничего не знаешь об этом экранном человеке. Только его роли. Теперь знаменитости сами вторгаются в частную жизнь граждан, демонстрируя личные проблемы, заставляя таращиться на их горести и переживания: внебрачные дети, биполярное расстройство, тяжелое детство, физические недуги, супружеские кризисы… Это такая законная форма подглядывания за чужими слабостями. Это такой перфоманс. Полностью стирается грань между частным и общественным. И личное теряет свой смысл, утрачивает понятие святости. Человек лишается интимного пространства, в котором может быть самим собой, откровенным и рефлексивным. О тех же, кто держит чувства при себе, говорят, что у них комплексы, что они в отрицании.

Он произносил слова резкие, но отрезвляющие, проникающие до глубины души.

– Зато ваши подчиненные так не думают, – ответил ему, – вот, например, Маргарита Михайловна изъявила жгучее желание пойти на это ТВ-бордельеро и поведать миру о детях Григория Саныча во всех подробностях. Она якобы лично видела с конца восьмидесятых женщину в каракулевой шубе с мальчиком под мышкой, вернее, со скрипкой у мальчика под мышкой…

Худрук нахмурился и церемонно меня выпроводил, но я напоследок напросился в режиссерскую ложу, совсем близкую к его кабинету. А то когда еще случай будет… В зрительном зале гулкая сумрачная тишина. Рабочие ушли обедать, свет потушен.