– Это вообще-то аблакатские обязанности.

– Аблакат нынче едет в Калиновск разнюхивать про эту скрипично-швейную семейку. Иначе Гришина саранча выест его без гандона. Ему проще, он хотя бы через адвокатский запрос может действовать.

Пришлось делать вид, что проникся важностью, брать под козырек и ехать в центр.

Сам театр располагался недалеко от Трехгорной мануфактуры. Сориентировался. Да и трудно не заметить здание в монументальном стиле сталинского ампира с портиком. Давно не был в театре. Точнее, ни разу, если не считать школьных лет. Но не зря Прокыш считает меня самым «культур-мультурным». Отовсюду знаю понемногу: в каком городе похоронена Цветаева, в каком году произошло Цусимское сражение, кто на Чемпионате Европы 1960 года забил победный мяч…

Взявшись за резную ручку, с усилием оттянул на себя дубовые двустворчатые двери, предвкушая встречу не иначе как с самим Гришей. Но ожидание и реальность – две вещи несовместимые. Внутри долго мурыжили:

– …а что вы хотите, – разводила руками администраторша, постоянно с кем-то созваниваясь, – театр еще на гастролях.

Я ни на чем не настаивал, ничего не объяснял, никуда не торопился. Просто ждал. Самый действенный способ добиться чего-то – продавить нужную тему. У Прокыша научился. Прислонившись к мраморной колонне и откинув голову, любовался балюстрадой парадной лестницы, по которой когда-то взбирался Гриша.

Помню, на днях с Чебоком пришли к одному злодею. Он из норы своей которую неделю носа не высовывал, а Прокышу позарез нужен был. Я тупо выкрутил дверной глазок (сам удивился) и в отверстие ему:

– Дима, выходи гулять!

А он засел там и стаканами гремит:

– Гошан, сука-блядь, будь человеком, дай надышаться напоследок.

– Ну дыши, – и баллончиком ему в это же отверстие…

Вот бы на Гришу через такой же глазок, как в кинообъектив, поглядеть и вызволить оттуда. Но его больше нет, сам растворился, как дым.

Их нервы не выдержали первыми. Оказывается, худрук вернулся раньше труппы. Никто ко мне, конечно, не спустился. Зато объяснили, куда идти.

Я все же заплутал, пропустив дверь за бархатной портьерой, ведущую в закрытую административную часть. По наитию сразу устремился в зрительный зал. Шаги приятно утопали в ковровой дорожке, прижатой к ступеням блестящими металлическими прутьями. На стенах проплывали большие фотографии актеров, художников, режиссеров… и Гриши! В пустом зрительном зале будто провалился в другую реальность. Засосали плафонные росписи, многорожковая люстра, богатая лепнина балюстрады балкона, над сценой советский герб… Всегда подозревал, что в настоящих театрах пахнет чем-то особенным. И чем дальше к сцене, тем запах отчетливее и сильнее. Это запах горячей пыли, пудры, лака, клея, старых досок и разогретого от софитов пластика. Это воздух, которым дышал Гриша. И сам он до сих пор слышался в этом воздухе.

На сцене работали монтировщики. Думал, выгонят из зала, но они не актеры, они увереннее и проще, спокойно разрешили через сцену напрямую выйти к кабинету худрука, совсем близкому к зрительской части. Я оказался в темном, заставленном реквизитом коридоре. Какое-то время копошился, пятился, больно натыкался на углы объемных предметов. Пожарной инспекции на этих лицедеев нет! Уже собирался посветить себе телефонным фонариком, но справа под дверью увидел полоску света. Пошел на него. Оказалась грим-уборная. Осмотрелся – никого. Собрался уходить, но в трельяже одного из гримерных столов увидел старуху с косой. Отпрянул в испуге, снова обо что-то саданулся, кажется о деревянный подлокотник старого дивана.