Драматург срывается с места и пробует втащить продюсеру. Тот обороняется и прячется за диван. Их пытаются разнять.

Депутат: Да угомонитесь уже, деятели искусств!

Ведущий просит скрипача сыграть что-нибудь под финал. Роялем в кустах оказывается скрипка. Инструмент надрывается, рвет душу.

Ведущий (под звуки Равеля, на фоне безобразной потасовки): Наше эфирное время подходит к концу. Как жаль, что зачастую родные и близкие не могут понять, что они родные и близкие. Мы будем следить за этой историей. Берегите себя и своих близких.

Отъезд камеры. Внизу экрана бегут титры.

Я бы не вспомнил об этой истории. Но побочный эффект узнавания нового (или хорошо забытого старого) не дал забыть о ней. Отовсюду, почти из каждого утюга хлынуло потоком имя Кармашика. И дочка его не сразу стаяла в памяти. Заглядывал к ней в соцсеть. Все как положено для профиля одинокой ляльки: красивые платья, светские мероприятия, умные цитатки. И ни одной фотки в купальнике с заморского отдыха.

Прокыш наказал малость попасти этого скрипача. Ничего особенного: чем занимается, куда ездит, с кем общается… Значит, там наверху держат руку на пульсе.

Бог знает, сколько времени я потратил бы на это, если бы не инфа от соседей: скрипач сразу после эфира технично свалил со съемной фатеры. Приехала за ним какая-то баба на черном джипе (номера не засветила) и увезла со всеми пожитками в неизвестном направлении. Видимо, навстречу новой прекрасной жизни.

– И как его теперь выцепить? Нигде не прописан: ни в Москве, ни у себя. Симка левая. Телефон левый. Камеры ничего не дали.

Прокыш, сплетя пальцы на затылке и растопырив локти, крутился в кресле:

– И база ЗИЦ ничего не дала. Странное дело, если не сказать больше. Ну ладно, уже есть за что сцапать – человек без регистрации дышит. Хоть поквартирный обход научился делать. Ни одна камера не даст того, что дают разговоры с жителями. Это называется «владеть достоверной оперативной информацией на территории обслуживания» – важничал Прокыш в своем излюбленном покровительственном образе, придавая словам житейскую мудрость, значительность.

– Может, его через редакцию выцепить? С ними-то он связь поддерживает.

– Без заявы да с голыми руками в редакцию особо не сунешься. Пошлют куда подальше и правильно сделают. До суда придется ждать. А после заседания «выставить ноги». Но тоже палевно, будет херова куча журналюг. Самый бесполезный и поганый народ. Вот кому спозаранку и до поздней ночи разгружать вагоны с углем. И так до посинения, пока не передóхнут, чтоб от безделья не маялись и не мешали работать.

Прокыш с недавнего времени недолюбливал журналистов – его новое «увлечение».

– Не факт, что явится, – предположил я, – тупо зассал. Или ему теперь некогда – отправится на новоявленные скрипичные гастроли.

– Опасные гастроли… Кстати, насчет гастролей! Гошан, ты как самый культур-мультурный из нас сгоняй-ка на Трехгорку. Надо сопоставить даты гастролей с датами тех писем и телеграмм, которые скрипач предъявил. Не бог весть что, но уже кое-что. Надо же и нам имитировать бурную деятельность, шевелить ложноножками.

Мне не очень пришлась по душе перспектива угрохать на это сомнительное мероприятие свой единственный отсыпной.

– А вдруг не Гришин почерк? Чего заранее гоношиться?

– Суд может и не назначить почерковедческую экспертизу. Здесь бабка надвое сказала. Работаем на опережение. Аблакат будет стряпать внесудебную.

– А чего Кармашики сами туда не поедут?

– Руководство театра с ними в контрах. Дочка и там успела посраться. Видите ли, на передачу не явились. Сам же знаешь, Гришины бабы не в адеквате, планку им сорвало.