были двери, за одной из которых находилась каюта в их распоряжении.

Куто, приличия ради, стукнул кулаком по той, что справа, и тут же

приоткрыл её.

– Прошу прощения! – поспешил извиниться мужчина, и Гайгер понял, что

их каюта находилась слева.

Сама каюта представляла собой настолько миниатюрную комнату, что в

ней даже стоя нельзя было развернуться двоим. В нормальных домашних

условиях это помещение могло бы сойти за расширенную кладовку, здесь

было так же тесно и темно.

– Ну что, маэстро, – глаза Куто блестели в темноте. – Ложись отдыхать!

Время-то как раз для отдыха есть.

Гайгер, глядя на вырисовывающиеся в темноте контуры койки, и впрямь

ощутил магическое притяжение и желание прилечь.

– А ты? – спросил музыкант, ощутив, как его тело откликнулось приятным

чувством от соприкосновения с ровной поверхностью, обещавшей часы

сна.

– Ну а что я? – очевидно, Куто улыбался в свойственной ему манере, однако темнота не позволяла видеть его лицо. – Я тебя в эту историю

втянул, дружище, так что хоть отдых этот тебе уступлю! Отдыхай давай!

Я подышу морским воздухом на палубе.

Сказав это, мужчина вышел из каюты, прикрыв за собой дверь. Гайгер

мог слышать, как шаги его спутника удаляются в противоположном

направлении. Музыкант осторожно лёг, проверяя, насколько местная

койка примет длину его тела. Странно, но в эти минуты спокойствия, в

кромешной темноте, нарушаемой гулом мотора судна и ощутимой качкой, скрипач сумел сквозь прикрытые веки восстановить в памяти убранство

своей квартиры, словно перенесясь обратно в свою гостиную. Впору было

бы вообразить свой диван, столь удачно вписывающийся в домашнюю

обстановку, но вместо этого перед глазами Гайгера возник злополучный

футляр, ставший темницей для своего содержимого. Музыкант не мог

лгать самому себе. После разговора с Куто, когда тот попросил о помощи, внутри него что-то изменилось. Днём ранее он носился с этим футляром, как с писаной торбой, а о том, чтобы силой взломать замок, не могло быть

и речи. Теперь же футляр приобрёл совершенно иное значение. Он стал

своего рода барьером, ограждающим Гайгера от чего-то сокровенного.

Неужели тоска по любимому инструменту могла вызывать все эти

эмоции? Впрочем, если задуматься, теперь за створами футляра

скрывалось нечто иное, ради чего Гайгер столь легко согласился

отправиться обратно – на другую сторону света.

Открыв глаза, скрипач вновь оказался в кромешной темноте каюты. Он

хотел было вытянуть перед собой руку, дабы проверить – насколько

всепоглощающая местная тьма, но этого ему сделать не удалось. Рука

сильно ударилась обо что-то, нависавшее над ним. Гайгер одёрнул руку, но тут же повторил попытку, куда более осторожно, обеими руками.

Ладони, в полуметре от груди, встретили препятствие, природу которого

не удалось распознать. Что-то твёрдое, гладкое, странной формы,

обтянутое материалом более всего напоминающим…шёлк! Как такое

вообще было возможно здесь, на старой посудине, все поверхности

которой, сами по себе, являли образец неухоженности?

Гайгер принялся водить руками по обтянутой шёлком поверхности. Очень

быстро он понял, что над ним была крышка, плотно смыкающаяся с той

частью, на которой он сам теперь лежал. Подняться не представлялось

возможным – расстояние было очень малым. Музыкант принялся

работать ногами, но ни к чему это не привело, как и попытки повернуться

набок.

В какой-то момент Гайгер замер, скованный ужасом от внезапного

осознания природы своего заточения. Всё выходило так, будто он был внутри

гроба, обшитого шёлком изнутри. Паника сменила оцепенение. Руки и ноги

принялись беспорядочно молотить по внутренней поверхности крышки, всем