Как-то, когда ему было лет тринадцать, он в очередной раз поехал в пионерский лагерь от маминой работы на последнюю летнюю смену. В его отряде оказалась худенькая, маленькая, но очень привлекательно-изящная девочка, которая, будучи сама с жгуче-чёрными, до удивительности вьющимися волосами («как тучи, локоны чернеют») и мерцающими тёмно-карими глазами («звездой блестят её глаза»), начала тянуться к похожему на неё по яркости блеска, но отличающемуся по физической силе мальчику, который притягивал её, как магнит, как воду омут. Но Веня был увлечён насыщенной спортивной лагерной жизнью, а в свободные часы уединялся с интересной и познавательной книгой и не замечал симпатию поражённой девочки. Она испробовала все возможные средства из своего ещё крайне скудного женского арсенала, чтобы обратить на себя внимание, но она не могла играть с ним в футбол или баскетбол, участвовать в соревнованиях по бегу, прыжкам в длину и высоту, не решалась мешать ему за отрешённым чтением. Можно было подойти смело на танцах, и она бы это сделала, не сомневаясь, но на них Веня никогда не ходил, предпочитая одинокое чтение в мальчишечьей палате. Ей оставалось только лишь при каждом возможном случае во время общеотрядных или общелагерных культурно-массовых мероприятий пожирать его своими пристально-пленительными взглядами, однако, пожирая его, юница сама истаивала совершенно от своего собственного жара, о существование которого Веня даже не подозревал. И видимо, совсем уж от отчаяния, ничего не придумав иного из-за отсутствия поддержки незрелого прошлого, окончательно заплутав в своём ещё нехоженом чувстве, она однажды начала по-детски бросаться в него щебёнкой, которой были выложены дорожки в лагере. Бросала и попадала. Он терпел и не реагировал, тогда она брала камни уже побольше и кидала сильнее. Попадала, он снова терпел и снова не реагировал, она выбирала уже самые большие камни и кидала своей тоненькой слабенькой ручкой со всей возможной силы беспомощной обиды.

Ему стало на самом деле довольно больно (если кто не верит, пусть испытает себя на практических занятиях!), и он обратил, наконец-то, на дерзкую девочку самое пристальное внимание, подняв на неё свои полные страдания от боли и сверкающие от непонимания чёрные глаза без малейшего негодования. Он сразил её ими, как говорится, намертво, больше ничем, только ими, просто взял и посмотрел так пронзительно и вопросительно-выразительно. Она его не развернула к себе этими меткими метаниями камней, нет, это он приструнил в ней полностью, вернее, укротил её же собственным точным попаданием необузданную волю высокогорных девственных лугов, она ухватилась за его взгляд, словно юная цирковая акробатка от страха высоты за страховку, прилипла – не отлипнешь, растворилась в его глазах, словно журчащий ручеёк, с разбега оказавшийся в разъярённом состоянии моря, стала его верным фанатом, восторженным зрителем, внимающим слушателем, преданным оруженосцем (ракеток, мячей, воланов, шариков, книг), бесстрашной защитницей (от комаров, мух, ос), ревнивой львицей, гипотетически готовой растерзать любого, кто осмелится потревожить его сосредоточенность или тишину чтения. Она стала его послушным хвостиком в течение всего дня и всех оставшихся дней смены, её сердце было полностью «absorbed in sweet devotion». Что-то внутри у неё, взращённое природными соками мечтательного чувства, впервые и безвозвратно вдруг изменилось и зажило разгорающимся сладостно-пленяющим, неземным восторгом. Вспомнили себя в этом весеннем возрасте, страдающими до смерти из-за целомудренной, но прожигающей до дыр от этого душу и тело любви?